Подвиг - Борис Лапин

Я вычитал у Стеллера, в немецком «Описании земли Камчатки», следующее о религиозных представлениях современных ему камчадалов.

В подземном мире люди живут так же, как и на земле, строят хижины и амбары, ловят рыб, зверей и птиц, едят, пьют, поют и танцуют. Так как под землей меньше бурь, снега и все имеется в изобилии, то жить там гораздо приятнее, чем на Камчатке. Величайшее счастье, которое может выпасть на долю человека, — это быть съеденным хорошими собаками, так как тогда он наверное попадет в подземный мир. Главный бог камчадалов — Кутка, творец неба и земли. Однако они не считают его заслуживающим почитания, никогда не обращаются к нему с просьбами и не благодарят его. Наоборот, ни над кем они не потешаются больше, чем над своим творцом Куткой. В их рассказах он всегда изображается как величайший пакостник и содомит. Если бы он обладал мудростью, говорят они, то создал бы мир гораздо лучше, не воздвиг бы столько гор, недоступных скал и непроходимых тундр, не создал бы таких быстрых и мелких рек, не допускал бы продолжительных буранов. Все это произошло по вине его глупости и недомыслия.

Я присматриваюсь к странной жизни чукотского селения. В Уэллене всего сто сорок восемь жителей — восемь русских, сто двадцать пять чукчей и пятнадцать эскимосов. Чукчи Уэллена — все бывалый народ, часто видят русских и американцев, слыхали о многом. Их на мякине не проведешь. Русские в отношениях с ними делают ошибку, считая их более простодушными, чем они есть. Чукчи часто играют на этом.

Особенно это заметно по тем, кто бывал в Америке и говорит по-английски. Они усвоили в своих разговорах тон, принятый американцами, — признание превосходства белых людей перед цветными. Само слово «белый человек», употребляемый здесь, необычно и враждебно звучит для моих ушей.

Ко мне каждый день повадился приходить Мээв — сухощавый, пожилой охотник, с лицом, пересеченным шрамом. В его рассказах я впервые встретился с возвеличением белых людей, «которые много умные, шибко богатые, сильно счастливые, знают, как спасти душу цветных людей, умеют верить в доброго бога».

Мээв является в канцелярию рика, где я сплю на столе, и, закурив трубку, садится рядом со мной на стул. Эти визиты вначале вызывали у меня недоумение, потому что его разговоры в конце концов сводятся к одной теме: «Белые люди все хитрые, они много едят и мало работают. Чукчи всегда работают, работают, работают и часто голодают. Если белый человек спит с чукотской женщиной — это хорошо. Сделает чукчанке брюхо — это тоже хорошо. Чукча любит, если его сына помогал работать белый, — сын будет богатый. Чукотские женщины очень любят белых. Ух как любят! Тебе, пока живешь здесь, надо взять жену — будет тебе варить мясо, стирать белье. Хорошая пестреная баба — чистая камлейка, на лице синий рисунок, длинные волосы, жесткая, как нерпа».

Наконец, прискучив его болтовней, я спросил у Мэ-вва:

— Зачем ты мне так говоришь?

По-видимому, это было невежливо — я не должен был его об этом спрашивать. Он рассердился, угрюмо задымив трубкой.

— Ты — очень плохой. Не хочешь мою дочку — отчего не сказал сейчас. Все равно возьмет ее белый человек. Сам Чарли Карпендель хотел ее — я не отдал. Однако разве ты не понимаешь, о чем я говорю? Все равно как маленький ребенок.

И он тотчас ушел. Я не мог его удержать никакими уговорами. После, когда я шел берегом лагуны, мне указали его дочь. Она кормила собак возле яранги Мээва. Увидев меня, она сделала сердитую гримасу и, ковыляя, вошла в ярангу. Я заметил, что она слегка прихрамывала. У нее было довольно миловидное лицо с синей татуировкой и мелкими, не очень выразительными чертами.

За восемьдесят — сто лет, в которые белые люди посещают берега этой земли, чукчи приучены отдавать своих дочерей белым. Возникла своего рода проституция. Чукчи отвозят своих женщин прямо на борт приходящих кораблей, рассчитывая получить от матросов подарки. Прежде часто китоловные шхуны, уходящие на промысел в полярное море, забирали в кубрик на сезон «для варки пищи» несколько чукчанок и, возвращаясь, высаживали их на мысу Дежнева, подарив отрез ситца и грошовые зеркальца.

На берегах пролива появилась целая раса метисов — полуамериканцев, полурусских, полунорвежцев, полукавказцев, с чуждым этой стране обликом и цветом глаз. Они живут, одеваются, работают, говорят, как чукчи. Туземцы не отличают их от себя.

Чукчи очень мало ревнивы и почти никогда не ссорятся из-за женщин. Разве какой-нибудь очень молодой юноша, который недавно взял жену и все время ходит за ней, нюхается (вместо поцелуя туземцы прикладываются нос к носу и втягивают в себя воздух; это называется «мук-вэтхан»). Много раз, на моих глазах, чукчи посылали жен и дочерей в рик — может быть, русские согласятся взять их и дадут подарки — галеты, сахар, табак. Больше всего чукча хотел бы водки, но это невозможно — русский не даст, побоится.

Между собой у чукчей существует групповой брак, называющийся «нэуа-туумгин». Мужчина, имеющий жену, приходит к другому. Говорит: «Я твой туумгетум (товарищ). Хочу быть твоим побратимом». — «Ладно, приходи сегодня спать с моей женой, только выстриги себе на волосах челку, чтобы плохой дьявол не унес моих детей». И побратим приходит ночевать к жене своего друга, а назавтра в свою очередь он зовет нового «нэуа-туумгетума» к своей жене. Многие чукчи многоженцы, и тогда они стараются выбрать побратимов, у которых также есть несколько жен.

Брак для них понятие главным образом экономическое. Целомудрие невесты, конечно, не играет никакой роли, если она хорошая работница, умеет дубить кожи, шьет торбаза, камлейки, чижи (меховые чулки), варит пищу, не устает от беготни, быстро может поставить полог, свежует убитых животных. Тот, кто хочет жениться, должен два года отработать в яранге ее отца. Это считается справедливым — ведь отец лишается работницы в доме.

Мой приятель Кыммыиргин, о котором я упоминал в дневнике, рассказывал мне историю своего брака. Это был первый советский брак на Чукотке. Кыммыиргин считает себя комсомольцем и, единственный на полуострове, свободно может объясняться по-русски. Кроме него говорит по-русски еще Тэыринкеу, о котором я также писал, но он сейчас в Петропавловске. Кыммыиргин, опять-таки первый из чукчей, проучился целую зиму в Хабаровске, в педтехникуме. Его вывез уполномоченный комитета Севера, приезжавший сюда с одним из пароходных рейсов в прошлые годы.

Кыммыиргин уговорил шестнадцатилетнюю девушку Шойгынгу уйти из дома ее отца и отказаться отрабатывать брак. Чукчи пришли жаловаться в ревком, где, разумеется, получили ответ, что, если девушка ушла от отца по своему желанию, никто не имеет права вернуть ее силой. Отец Шойгынги напился пьян и, выйдя на середину селения, начал орать, что убьет проклятого бездельника, который не хочет работать за жену. На следующий день он взял бубен и колотушку и начал шаманить над куклой, изображающей Кыммыиргина. Куклу вырезал Хальма, знаменитый уэлленский мастер фигур. Рассерженный отец всячески истязал куклу Кыммыиргина, и, когда он, весь потный и усталый, кончил свой шаманский сеанс, все чукчи деревни пришли к убеждению: «Теперь, наверно, Кыммыиргину будет плохо и жене его плохо». После этого Кыммыиргин прожил с женой целый год в согласии и без ссор, но потом, по-видимому, заклятье начало действовать. Кыммыиргин решил, что чукчанка-жена ему не пара, а ему надо ехать опять в Хабаровск и жениться на русской. Там русские женщины очень любят чукчей. Гуляешь по улице — зовут тебя к себе и только просят подарить одну бумажную монету. Когда у Шойгынги родился ребенок, Кыммыиргин отослал ее обратно к отцу.

Я продолжаю каждый день, по нескольку часов, занятия чукотским языком. Я узнал от М., что шхуны Кнудсена еще не скоро придут на Чукотский берег. Они не приходили в Ном на Аляске, где должна была происходить перегрузка. Дело в том, что всякое судно, направляющееся в Ном, должно завернуть за мыс Нортон, видный с Дежневской фактории (в пятнадцати милях от мыса Дежнева, к югу, в селении Кенгыщкун). Дальнозоркие чукчи, если увидят шхуны Кнудсена, направляющиеся в Ном, сейчас же сообщат об этом в Уэллен.

Остается терпеливо ждать.

Пароход «Улатан»

1 августа 1928 года

Сегодня произошло выдающееся событие в уэлленской жизни. На рассвете меня разбудил визгливый и длинный гудок. Звук был хриплым, надрывно сипел и, казалось, вырывался с усилием, стараясь сделаться резким и ясным. Я выбежал из дому, растерянный спросонья и не зная, что думать. Какой это может быть пароход? Второй чукотский рейс назначен Совторгфлотом на осень. Неужели это американский пароход? Однако, выбежав на берег, я с удивлением узнал пароход «Улангай», привезший меня сюда. Он вернулся, оказывается, из бухты Лаврентия, получив радиограмму из Петропавловска — довыгрузить товары для организованного в Уэллене кооператива.