Улица Марата - Гюнтер Гейгер

Мы с Вольфом обменялись взглядами, боясь говорить по-немецки. Народы Восточной Европы легко понимают друг друга. Русский язык — это английский Востока. А мы пытались объясниться здесь по-английски. У барной стойки постепенно собирался народ. Это была какая-то модная молодежная тусня. Мы постепенно расслабились и навалились на водку. Но в восемь вечера гостеприимное бистро закрыли.

Свежий ветер сбивал Вольфа с ног. После одного из падений он заснул прямо на тротуаре. Пара молодых девушек остановилась, любопытно глядя на пьяного иностранца. Турист, нажравшийся косорыловки, велика новость!

Я поставил Вольфа на ноги. Если бы я его бросил, это было бы нехорошо. Ведь его камера стоила целое состояние, а в его карманах было как минимум 500 баксов.

Мы находились в середине наших невероятных приключений в России. Нас ждал еще Петербург. Вольф должен был заснять оба города, но сейчас он отдыхал. Он недооценил водку.

— Сразу видно, что ты привык пить пиво, — сказал я.

Я втащил его в метро, где к нам подскочил молодой ментяра с усиками. Все произошло быстро, и я даже не смог ничему помешать. Мент подошел к Вольфу с другой стороны с добрыми намерениями поддержать его на эскалаторе. Но Вольф стал отказываться от ментовской помощи и вдруг ударил его кулаком в грудь, крича по-немецки:

— Не надо, я сам! Оставьте меня в покое! Нет, нет…

Обиженный мент вытащил резиновую дубинку и с удовольствием ебнул Вольфа по тыкве и по горбу. Все происходило быстро. Затем мент затащил вопящего Вольфа в узкую щель подземной ментовки. Внутри стоял стол и клетка. Указав мне на маленький стульчик, мент затолкал Вольфа за решетку, а сам сел за стол и снял телефонную трубку.

Межу тем внутрь зашла пара тихарей в штатском, и они со смехом стали что-то обсуждать с коллегой. За решеткой жалобно выл Вольф:

— Выпусти меня отсюда, Гюнтер, выпусти меня! Я хочу на свободу!

Я старался его успокоить:

— Тебе ничего не сделают, если ты прекратишь выебываться! Сиди тихо и не кричи.

В конце концов, после телефонного разговора мент встал, взял Вольфа за шкирку и проводил нас к выходу из метро. Путь к возвращению домой был отрезан. Пока этот мент на посту, нам было невозможно проникнуть на станцию.

Тюремное заключение Вольфа продолжалось не более 10 минут. Наверное, начальник мента сказал, чтобы тот нас отпустил. Или же он просто трепался с кем-то о другом, желая нагнать на нас страху. Мы тормознули тачку и минут через 20 были уже на Малой Грузинской. С нас содрали прилично. Жизнь в Москве дорожала.

Мама Игоря Зинаида хотела найти Вольфу невесту. Она позвонила своей знакомой, у которой были две слегка перезрелые взрослые дочки. Вольф отчаянно сопротивлялся ее усилиям, наотрез отказываясь встретиться хотя бы с одной из двух. Отказ Вольфа от женских услуг породил у меня в голове недобрые подозрения…

— Вольф думает о чем-то другом, он не такой, как ты, Гюнтер, — сказала мне Зинаида.

5. ГОРОД НА НЕВЕ

Наш сосед в ночном поезде Москва-Петербург заметил, что меня трясет.

— Вы что, мерзнете? Ха, ха, для русских сентябрь — это еще не холода…

Он убивался по своему другу. Его друга убили.

— Я еду в Санкт-Петербург, потому что моего друга убили, — сказал он. — Я еду, а его уже нет…

Я убивался по Тане:

— А я потерял свою подругу в Москве, ее убил поезд. Она была для меня самым важным человеком в России.

Попутчик был моего возраста — сорок с хвостом. Это был тот самый возраст, когда у некоторых мужчин после многолетнего алкоголизма начинает проступать краснота в лице, когда все иллюзии утрачены и все начинает происходить бесконтрольно. Чувство дома исчезает. Он был, как и я, раздираем сомнениями. Он сказал, что Питер — красивый город. Затем мы пожелали друг другу спокойной ночи и расползлись по купе.

С нами в купе ехала еще молодая мать с дочкой. Мы уступили им нижнюю полку. Женщина была благодарна. В Москве перед отправлением поезда она плакала, прощаясь с супругом. Это была настоящая любовь. Но в подобной форме она меня мало интересовала. Мне нужны были сенсации.

Я был развращенным западным человеком. Найдя любовь, я не мог ее удержать. Любовь меня не любила. Я продолжал охотиться за ней дальше. Возможно, я скоро столкнусь с ней опять. Возможно, как всегда, всего только на одну ночь.

Сегодня в России все происходит стремительно, все перевернулось. Если раньше ценилось образование, то теперь всем правила беспринципность и хитрожопость. Огромное государство боролось за свое выживание. Когда меня спрашивали в Вене о моих впечатлениях от поездок сюда, я всегда отвечал:

— Охуенно! Невъебенно! Пиздато!

После моей первой поездки, когда я потерял свои последние волосы и часть зубов, я все свалил на радиоактивное заражение. Странным было лишь то, что на русских радиация не действовала. Хотя Игорь Трихомонозов, служивший в армии в Казахстане недалеко от космодрома, уже в 23 годы остался полностью лысым.

Мы прибыли в Питер мокрым сентябрьским утром. Вокзал был относительно чистым и напоминал Швейцарию. Здесь снова была Европа. Москва была мегаполисом, подобным Нью-Йорку, Каиру, Мексико-Сити или Калькутте. Она была русским городом, а Петербург европейским. Он был построен западными архитекторами. В Москве была сосредоточена финансовая мощь, там заключались все сделки.

Мы смотрели на окрестные дома, куря сигареты, но утренняя прохлада снова загнала нас вовнутрь вокзала. Сесть было негде. Мы расположились прямо на полу и достали пиво.

Уборщик мыл пол, управляя поломоечной машиной. Другой давал ему указания. Из перехода метро вынырнул заспанный бомж, но тут же был загнан обратно появившемся невесть откуда ментом.

— Надо было дать ему пару рублей, — сказал я.

Вольф ничего не ответил. Он всегда думал лишь о собственной шкуре. На человеческие страдания ему было явно насрать.

Было раннее утро. Мы плутали в поисках Пушкинской. Ориентиром служил проходной двор от вокзала, заканчивающийся тупиком с горами мусора.

— В это время все художники еще спят, — сказал я. — Здесь пока нечего ловить. Это голяк. Раньше одиннадцати здесь никто не встает.

Мы сидели в маленьком парке перед памятником Пушкину. Улица называлась Пушкинская и была второй улицей от вокзала. Сквот художников находился в доме номер 10. Я натянул себе куртку на уши. Вольф был одет в мою военную телогрейку. Она ему шла. Он хотел, чтобы я ему ее подарил. Он донимал меня своими просьбами. Я завидовал его молодости, которую подчеркивала моя телогрейка. Молодость для меня связана со стройностью.

Одна моя знакомая, которая была на двадцать лет младше, заметила еще лет пять назад, что у меня тело, как у старика. От чрезмерных пивных возлияний и бесконтрольного пожирания хлеба и колбасы я давно уже отрастил себе огромное пузо. Поначалу живот меня не беспокоил, я пытался его игнорировать.

Вольф что-то бросил ходившей в поисках пищи вороне. Однажды я спросил у него, кем бы он хотел быть, если бы был животным. Его ответ совпал с моим предположением — птицей.

Парочка юных обсосов присела на противоположную лавку. Тощая гопница с оранжевыми патлами, возможно, панкуша, и ее субтильный друг. Чувак вешал ей на уши какую-то байду, периодически гнусновато хихикая. Время шло. В десять часов мы сделали вылазку в поисках штаба сквотированного дома.

Перед закрытой дверью офиса уже ошивались два ободранных мудака. Неожиданно появилась какая-то коротко стриженная пизда. Это была Марина Колдобская — помощница главаря. Сам Сергей Ковальский находился на каком-то семинаре в Словении. Колдобская тоже собиралась валить за бугор.

Словно толстые резиновые шланги они вовсю сосали заграничные гранты, тогда как остальные художники мыкали горе. Она выдала нам ключ от мастерской отсутствующего немецкого живописца, поручив своему шнырю нас проводить. Я подарил ей несколько номеров моего журнала.

Шнырь выдал мне спальный мешок и пожелал приятного времяпровождения. Мастерская состояла из прихожей, комнаты, сральника с ведром для слива и кухни. В кухне стояла поебаная старая тахта и стол. В комнате имелось два стула. В углу стояли подрамники. Два окна выходили во двор. Внизу был полулегальный бар, в котором иногда проходили концерты.

Кухня немца была увешана плакатами, картинами и прочей хуйней. В Питере Вольф забил хуй на свои дневники. Он был очарован городом.

— Мы будем спать на тахте по очереди. Сегодня ты, завтра — я. А другой будет спать на двери.

Снятую с петель дверь я обнаружил в комнате. В помещении было зябко. Время от времени прекращалась подача электричества — городские власти отключали художников Пушкинской от света. Мэр города Собчак бесстыже спекулировал объектами недвижимости в центре, наживая себе миллиардное состояние.