Улица Марата - Гюнтер Гейгер

Мы были пьяны сексом, и наша похоть становилась все пошлее. Таня стонала с моим отростком в устах. Туда-сюда, туда-сюда. Затем она полизала мне жопу. Если бы я дристанул ей в рот, она бы проглотила и это.

В итоге я снова залез на нее. Я зажал ее ногу между своими ногами. Таня была похожа на пронизанную булавкой бабочку. Она подняла ноги вверх и задрыгала ими в воздухе. Мы двигались яростно и ритмично. Я повторял ее имя — «Таня, Таня, Таня…». Спустив, я в последний раз простонал — «Таня, ах, ах, аах, оох, ммм…».

Вскоре мы уснули, прижимаясь друг к другу. Собака, лежавшая до того где-то в прихожей, теперь дрыхла в наших ногах. За время, полового акта она ни разу не тявкнула, словно понимая, что нам не надо мешать.

Утром в дверь позвонили. Таня в черном халате пошла открывать. Молодой картограф влез в наше счастье. Они сидели на кухне и пиздоболили то по-русски, то по-немецки. Поток какой-то хуйни, словно бы они зачитывали страницы одной и той же книги. Без этого кайфолома мы могли бы поебаться еще. Какая досада! Они постоянно ржали, как кони, особенно он. Наконец он ушел спать в ее комнату. Она вернулась ко мне и присела на край тахты. Я обнял ее и почувствовал ее рот у себя в паху.

Затем она удалилась, и я попробовал уснуть. Но вскоре пришел еще один урод. Это был русский курсант.

— Только его нам и не хватало, — сказала Таня с тяжелым вздохом.

— Он педик и друг немца. Что же происходит с моим бытием? Сплошной хаос и никакого порядка!

Я поприветствовал молодого русского бойца-арьергардиста в кухне. Это был симпатичный парень. Когда я прощался, он спросил, приду ли я снова, из чего я сделал вывод, что в Таниной квартире он частый гость.

Она проводила меня до станции метро.

Я снова увидел гостиницу КГБ. Наверное, здесь останавливался полковник Кадаффи, Саддам Хусейн, Усама бен Ладен и руководители ШТАЗИ. Они пили здесь водку, закусывая черной и красной икрой. Я снова хотел Таню и ненавидел немецкого пидора, который у нее квартировал.

Я критиковал штурм Белого Дома, унесший человеческие жизни, вызывая недовольство русской редакторши — для московских интеллектуалов Ельцин был единственной альтернативой, и они боготворили его за это.

3. МАЛАЯ ГРУЗИНСКАЯ

В Вене я проторчал целую вечность, работая практически на износ. Я занимался рутинной организацией художественного процесса. По вечерам я встречался со своей сотрудницей и компьютерщиком, обсуждая с ними проблемы следующего номера. Я надирался с ними или без них. Днем, шарясь по министерствам и культурным фондам в поисках финансирования для своего журнала, я часто впадал в мучительные сомнения относительно смысла своей деятельности.

Я занимался вопросами выживания. Я остался один, и в моей жизни не находилось места для друзей. Поэтому человек, подаривший мне немногие незабываемые часы, не мог не запасть мне в душу. В надежде, что она вырвет меня из моей повседневности, я позвонил ей в Москву.

— Таня, привет, Таня!

— Да, кто это?

— Это я, Гюнтер!

— Ну и?

— Как твои дела, Таня?

— Хорошо, я еду летом в Германию.

— Может, ты хочешь заехать в Вену? Я как раз придумал один проект. Приезжай, Таня!

— Неплохая идея! Я собиралась заглянуть в Инсбрук.

— Тогда заезжай и в Вену! Ты можешь остановиться у меня.

У меня была большая квартира в 8-ом районе. Она находилась в полуподвальном помещении и была настолько тихой, что музыку можно было включать на полную катушку, не мешая соседям. Конечно же, в Москве Таня жила лучше, чем я в Вене, потому что она не была такой свиньей, как я, и у нее в квартире была мебель.

Но зато она жила в ебенях — три четверти часа от станции метро «Баррикадная». Она не преминула упомянуть это в своем коротком письме, посланном мне в маленьком синем конвертике, жалуясь на это в постскриптуме. Я был счастлив. Мое сердце бешено заколотилось, когда я увидел, от кого это письмо. Пожирая буквы возбужденным взором, я буквально глотал ее слова. В конце она послала мне поцелуи. Я давно отвык от таких писем, тем более из-за границы.

Я был дистанцирован от города, в котором жил. Мои женщины почти всегда были иностранками. Один раз была Яна из Чехии, в другой Гизела из Мюнхена. Но Таня не приехала. Она была нарасхват и не нашла для меня времени, хотя и пыталась изыскать возможность.

Пришло еще одно письмо с предложением практики для меня в московской литературной газете. Она сделала мне протекцию у главного редактора. Он подписал приглашение, и я получил свою визу. Визу для Вольфа сделали по приглашению с Пушкинской 10. Когда все уже было готово, пришло еще одно приглашение от Ларисы Шульман — московской писательницы, чей брат Миша два года назад помогал мне переводить мои московские интервью и приколы из русских газет. Таким образом, у меня было вполне достаточно документов для вторжения на Восток.

Братиславский вокзал был похож тюрьму, в зале было запрещено курить. Мы сидели на каком-то заборе, жадно поглощая купленное в соседнем киоске дешевое словацкое пиво. Мы убивали время, оставшееся до отправления московского поезда. Мы наблюдали за старухой в экземах, собиравшей бутылки и попиздели с австрийским деловаром, отправлявшимся во Львов. Мы просидели так до самого заката.

На платформе нас встретили улыбающиеся проводники. Крашеная тетка с химией на голове и спившийся хмырь с красным от водки шнобелем. Мы были для них словно инопланетяне. Они явно были покорены нашей отвагой — ведь иностранцы избегали ездить на поезде в Москву из страха быть ограбленными по дороге.

Самое лучшее, что есть в России — это проводницы. Милые тетеньки неопределенного возраста, заботливые, внимательные, добрые. Проводница провела нас в наше купе. Она принесла нам кофе в граненых стаканах с красивыми металлическими подстаканниками и отказалась от денег, намекая, что деньги нам еще пригодятся в Москве. Перед этим я читал в австрийской газете, что Москва уже принадлежит к наиболее дорогим городам Европы. Там можно чувствовать себя безопасно лишь у друзей. О том, чтобы останавливаться в отелях, не могло быть и речи, потому что с туристов дерут как минимум сто баксов за ночь.

Мы прибыли в Москву днем позже, чем намечали, поэтому на Киевском вокзале мы не увидели ни одного знакомого лица. От моей прошлой поездки в Россию оставалось лишь несколько рублей, но они были обесценены инфляцией. Если в 1993 проезд в метро стоил 20 рублей, то теперь — в 1995 уже 800! Вольф психовал. Мы стали искать обменник, но на вокзале ничего не оказалось. Какой-то мент указал нам дорогу. Мы пересекли улицу. У Вольфа было дохуя багажа, у меня же только одна джинсовая сумка. Мы поменяли бабки. И хотя мы явно выглядели иностранцами, русские не проявляли к нам интереса.

По тротуару шли две цыганки, одетые в цыганские интернациональные одежды. Одна из них подмигнула мне, и я подмигнул ей в ответ. А она тут же поделилась своим впечатлением со своей старшей сестрой или подругой.

В Москве светило солнце. Вчера на украинско-русской границе шел дождь. Мы вышли из подземки на станции «Баррикадная». Вдалеке маячили сталинские высотки. Купив пива на ход ноги, мы похуячили в направлении рабочих кварталов. Примерно через километр мы вышли на Малую Грузинскую. Мы надеялись застать у Трихомонозовых хоть кого-нибудь дома, ведь мы опоздали на целые сутки.

В московских двориках обычно растут деревья. Поэтому получается, что внутри большого города можно оказаться в дебрянских местах. Здесь, на Малой Грузинской, перед нами раскинулся целый лес. Между деревьями на гипсовой ноге скакал папа Игоря Анатолий.

— Гюнтер! — закричал он.

Мы заключили друг друга в объятья и расцеловались. По дороге он рассказал, что его жена Зинаида и его сын Игорь напрасно прождали нас на вокзале. Он открыл холодильник и указал на огромное количество закупленной жрачки. Это говорило о том, что они готовились к нашему приезду, как к празднику. Теперь мама и сын находись на даче на 101-ом километре от Москвы, отдыхая от фрустрации нашего вчерашнего неприезда. Они вернутся только вначале следующей недели. Это было печально, поскольку Зина была душой всей семьи.

Мы свалили наши шмотки в комнате Игоря, и немного бухнули с Толей, называвшим меня по-русски — «мой друг».

Комната Игоря выглядела по-прежнему. Перед окнами на Малой Грузинской шелестела зеленая и желтая листва. Было начало сентября. Мольберт Игоря был разложен, но на нем ничего не стояло.

Я не нашел ни одной картины в квартире. В Вене мне сказала Лена (Магдалена Дайнхардтштайн), что у Игоря завелась подруга, и поэтому он полностью похерил свое художественное творчество. Лена была фотографиней, объездившей Россию, Киргизию и Узбекистан, и каждый раз останавливавшейся в Москве у Игоря.

Последний раз я жил здесь два года назад. Тогда я прожил здесь целый месяц, оставив семье рабочего приличную сумму за свое питание и ночлег. Если считать по 15 баксов в день, это было 450 $. Тогда курс был 1200 рублей за доллар, теперь же доллар стоил 4500 рублей. Мы договорились, что забашляем на двоих за десять дней 200 баксов.