Рассказы Старого Матроса - Владимир Контровский

Пока кашалот шумно дышал в течение нескольких очень долгих минут, вентилируя усталые лёгкие, судно-охотник неспешно подходило к обречённой добыче. Выстрел в упор — и всё…

Хвала небесам, кровавое безумие китобойного промысла прекратилось в семидесятых. Человечество не добавило к своим многочисленным ошибкам ещё одну — китов не перебили всех до единого и не извели под корень.

В 1976 году наконец-то была подписана международная конвенция, запрещавшая широкомасштабный промысел всех без исключения пород китов с целью их промышленной переработки; и многочисленные китобойные флотилии застыли у причалов Калининграда, Одессы и Владивостока, тихо-мирно превращаясь в безобидный ржавый металлолом. Однако в той же конвенции была сделана оговорка — исключение: разрешался отстрел определённых видов китов в строго ограниченных количествах и только в тех местах, где они, киты, служили национальной пищей местного населения. Под этим соусом американцы добывали ежегодно пятьдесят девять гренландских китов (кстати, именно эти киты — самые увесистые из всего китового племени, до двухсот тонн, — и изображаются на стилизованных детских картинках про чудо-юдо-рыбу-кит) для своих алеутов-эскимосов, а мы выбивали сто шестьдесят девять серых китов для наших родных чукчей. Серый кит не такой исполин, как, например, тридцатитрёхметровый стотонный синий кит или двадцатипятиметровый стопятидесятитонный гренландский, но тоже рыбка впечатляющая: до пятнадцати метров в длину и до тридцати пяти тонн живого веса.

Не знаю, как уж там штатники кормили свои северные народы, а у нас мясо добытых китов (и моржей с тюленями тоже) в основном шло на песцовые зверофермы на Чукотке, включаясь таким образом в круговорот мяса, шкур и меха в природе. И сама охота совсем не походила на ту, что показывали в старых фильмах про китобоев.

«Звёздный» с вечера получал заказ на несколько голов китов, которых надо было завтра доставить в тот или иной береговой колхоз на Чукотке — в Нунямо или в Эгвекинот. Охотиться начинали с первыми лучами солнца, часов в пять утра, а после обеда, в час-два дня мы уже доставляли притороченных к борту двух-трёх (реже четырёх) китов к берегу. Оттуда подлетали шустрые мотоботы с подвесными моторами, установленными внутри корпуса бота в специальных выгородках (чтобы не повредить винты о лёд), цепляли надутые воздухом от бортового компрессора (чтобы не тонули) китовые туши тросами, продетыми через вырезанные в хвостовых плавниках отверстия, и волокли китов к берегу.

А на пологом берегу уже пыхтел от нетерпения и от скверной солярки трактор, и собирался местный чукотский люд. Трактор, упираясь разлапистыми гусеницами, выволакивал многотонную тушу на береговую гальку; и народ по команде облеплял кита со всех сторон, словно муравьи дохлую гусеницу. Работали аборигены всей толпой, споро и скоро, срезая широкими, чуть изогнутыми лезвиями специальных флейшерных ножей на полутораметровых рукоятках длинные пласты китового жира и мяса. Тут же стоял вездеход (а иногда два) с открытым кузовом, куда мясо-жир и метали. Загрузившись до верха бортов, транспортное средство отъезжало к недалёкому складу, скидывало там привезённое и возвращалось — трудяги-туземцы тем временем продолжали кромсать тушу. В итоге к концу дня от кита оставался голый костяк и груда потрохов, над которыми с пронзительными воплями носились чайки.

Казалось, что время в этих холодных краях остановилось и замерло — ведь точно так же чукчи разделывали китов ещё во времена неолита. Не было, понятное дело, мотоботов и тракторов с вездеходами, но в остальном всё выглядело, как сотни и тысячи лет назад. Для полноты исторического антуража не хватало только костяных орудий разделочного труда вместо железных, национальных меховых одежд вместо ватников, да экзотической пляски увешанного амулетами шамана с бубном, умиротворяющего дух убитого кита.

Малую толику мяса местные жители действительно забирали для собственной трапезы — оговорка в китобойной конвенции основывалась на существовавших (и существующих) гастрономических пристрастиях северных охотников за морским зверем. А кусочки упругой свежей китовой кожи аборигены использовали вместо жевательной резинки, очищая зубы после еды и восстанавливая кислотно-щелочной баланс.

В сентябре-октябре погода в Беринговом море ещё вполне сносная: не штормит, лёд ещё только-только подползает, метелей-снегов не бывает, светает рано, темнеет поздно. И не так холодно — даже выше нуля. По северным меркам — курорт, можно сказать.

Как раз в это время года стада серых китов и приходят сюда, в Берингово и Чукотское моря, нагуливать подкожный жирок, и как раз в это время здесь на них (согласно всё той же китобойной конвенции от семьдесят шестого года) разрешена охота. Сто шестьдесят девять голов — и ни хвостом больше! Если загарпуненный кит ушёл с линя и утонул — всё, из квоты на отстрел эта мертвая (то бишь утонувшая) душа вычитается.

«Звёздный» снялся с якоря около пяти часов утра. Видимость была прекрасной, и заметить на горизонте фонтаны с открытого верхнего мостика китобойца сложным делом не представлялось (и на мачту лезть не надо). И действительно, через полчаса слева по курсу появились над водой туманные облачка пара.

У каждой породы китов форма фонтана своя — по ней можно уже издалека определить, кто же из китов есть who. Серые киты не выбрасывают высоченную струю воды вверх (до знаменитого «Самсона» в Петродворце им далеко), но и такие не слишком грандиозные фонтаны заметны с расстояния в несколько миль — особенно когда под рукой бинокль.

Китобоец развернулся на фонтаны и добавил прыти. Дрожь стального корпуса сделалась ощутимой, и вода за бортом (а до её поверхности с палубы в средней части охотника рукой подать в буквальном смысле слова — метр-полтора, не больше) обрела стремительность горного потока. Шестнадцать-семнадцать узлов (тридцать километров в час) — это вполне прилично, особенно если учесть, что серые киты куда более медлительны, при желании вокруг них хоть круги описывай.

Фонтаны взлетали над серо-синей с серебристым отливом водой каждые три-четыре минуты. Серые киты — это вам не кашалоты, больше пяти минут под водой они, как правило, не держатся. Уже было ясно — мы гоним пару китов, они держатся рядышком и даже ныряют и выныривают чуть ли не синхронно. Расстояние до них быстро сокращалось, и гарпунёр Петрович на баке уже повернул ствол пушки, слегка пригнулся и расставил ноги. Гарпунёр — фигура ключевая, и во время охоты именно он, а вовсе не капитан командует судном.

Наш Петрович — охотник бывалый. Он промышляет китов лет двадцать, ходил ещё на китобойцах с паровыми машинами. Испив по окончании промысла «огненной воды», он любит вспоминать былое — это когда всё было гораздо интереснее, нежели сейчас: «Вот тогда была охота, так это охота! А сейчас что — тьфу, а не охота…» И он всегда надевает под капюшон рокана-штормовки не какую-нибудь легкомысленную вязаную шапочку, но солидную шапку-ушанку. Этому есть своя веская причина, и весь экипаж «Звёздного» о ней знает. Когда-то давно, когда Петрович был ещё помощником гарпунёра, гарпун скользнул по крутой спине нырнувшего в момент выстрела кита и ушёл рикошетом вверх. Через пять секунд граната, как ей и положено, взорвалась и щедро разбросала вокруг железные осколки, словно шрапнель. И надо же беде случиться — один из этих осколков и угодил Петровичу прямёхонько в лоб. Хорошо ещё, что плашмя, и хорошо, что на излёте, а то стоял бы сейчас за пушкой на баке нашего «Звёздного» вместо Петровича кто-нибудь другой. Вот с тех пор и надевал наш гарпунёр толстую ушанку, да ещё надвигал поглубже, оберегая свой бедный лоб.

Травма не отразилась на умственных способностях Петровича. Он рассчитал точно — две блестящие спины появились чуть ли не под самым форштевнем китобойца. Выстрела ждали, и всё-таки пушка ахнула почти что внезапно. Линь гибкой змеёй мелькнул в воздухе, и гарпун вошёл под плавник одному из китов. Система амортизаторов спружинила, гася рывок раненого животного. Глухо бухнула разорвавшаяся гарпунная граната — звук от её взрыва в теле кита негромкий.

— Хорошо попал… — прокомментировал старпом, не отрываясь от бинокля. — И добойного не понадобится…

И действительно, раненый морской зверь дёргался недолго. Заурчала лебёдка, подтягивая тушу с бессильно свесившимися грудными плавниками к борту охотника.

— Ещё одного возьмём — и всё на сегодня. Можно будет пораньше…

Старпом не договорил. Возле самого борта с каким-то хрюкающим звуком вынырнул кит — тот, второй. Серое тело прошлось по стальной обшивке охотника впритирку, сдирая со своей кожи обильно усеявшие её ракушки морских паразитов. Кит ткнулся рылом в почти уже подтянутое к борту мёртвое тело сотоварища, словно желая оттолкнуть его прочь от железной стенки. Ещё раз… И ещё…