О детской литературе, детском и юношеском чтении (сборник) - Анатолий Луначарский

Первая важная черта из тех, о которых я здесь говорю, — это отсутствие в Ленине всякого личничества. Явление это очень глубокое и заслуживает внимательной разработки в коммунистической литературе. Я думаю, что это придет со временем, когда вопросы искусства жить станут окончательно на подобающий план.

Мы, конечно, знаем немало мелких людей, которые являются отчасти, даже именно в силу мелкоты своей, необычайными личинками. Лев Толстой сказал где-то, что истинная ценность человека определяется цифрой, которая получается от деления его хороших качеств на степень его самомнения; то есть даже сравнительно талантливый человек, если он обладает большим самомнением, тем самым может оказаться смешным и даже хуже того, — ненужным, вредным; и наоборот, скромных дарований человек, при скромном мнении о себе, может быть мил и высоко полезен.

Было бы просто смешно предположить, что скромность Ильича, о которой так часто говорят, граничила с непониманием им самим своей собственной умственной и нравственной силы. Но у человека, так сказать, буржуазного или еще точнее — докоммунистического типа такое выдающееся положение и такое сознание своей огромной силы непременно сопровождается личничеством. Если даже такой тип будет скромен, то вы и в скромности его увидите позу. Он непременно носит себя, как некий драгоценный сосуд, он непременно обращает внимание на себя, он сам, разыгрывая свою роль в истории, является более или менее восхищенным зрителем.

Вот этого-то совершенно не было у Владимира Ильича, и в этом заключается его необычайная коммунистичность. Та необыкновенная простота и естественность, которые ему всегда сопутствовали, отнюдь не были каким-то «серым походным мундиром», которым Владимир Ильич хотел бы отличаться от золотого шитья других великих и многих малых людей истории. Нет, Владимир Ильич потому, внешним образом был чрезвычайно естественен, и как птица летал, и как рыба в воде плавал во всех трудных условиях, что он никогда сам себя не наблюдал, никогда своей оценкой не занимался. Никогда не сравнивал своего положения с положением других и весь, без конца, без края был поглощен работой, которую делал.

Исходя из заданий этой работы, он понимал хорошо, что сам он хороший работник и что ту или иную работу может сделать лучше, чем такой-то товарищ, или что такие-то товарищи могут хорошо сделать эту работу лишь при его помощи и указании. Но это диктовалось, так сказать, организационными задачами, вытекавшими из самой работы.

В высочайшей степени, в некотором глубоком и прекрасном смысле, Владимир Ильич был человеком дела. Конечно, такая преданность делу, такое безусловное, лишенное всякого украшения претворение себя в работника этого дела велико и торжественно только потому, что само дело огромно или, вернее, является самым огромным делом, какое вообще мыслимо на свете.

Владимир Ильич жил жизнью человечества, прежде всего жизнью угнетенных масс и еще непосредственнее — жизнью пролетариата, в особенности передового и сознательного пролетариата. Вот такою цепью был он связан с человечеством и чувствовал и себя и свою борьбу на лоне этого человечества делом совершенно естественным, целиком наполняющим его жизнь.

Но именно потому, что во Владимире Ильиче не было совершенно никакого желания свою личность выращивать, поливать, украшать, в силу, я бы сказал, полной небрежности к своей личности, потому что он эту личность передал целиком в коммунистическую кузницу, она осталась не только мощной, но и необычайно цельной, необычайно характерной, ни на кого не похожей, но могущей считаться для всех образцом. Да, мы все не могли бы высказать лучшего пожелания относительно наших детей и внуков, как быть в этом отношении как можно более близкими к образцу, данному Лениным.

И вторая черта, на которой нельзя не остановиться. Владимир Ильич был человек необыкновенно веселый. Это не значит, конечно, чтобы сердце его не сжималось, и это не отпечатывалось глубокой грустью на его лице при вести или зрелище какой-нибудь скорби любимых им трудящихся масс; все земное он принимал очень близко к сердцу, очень серьезно; и все-таки это был необыкновенно веселый человек.

Почему же такая радость, такая веселость была в сердце Владимира Ильича? Я полагаю, что она объяснялась тем, что он был до конца практически, жизненно марксистом. Настоящий марксист видит все тенденции и будущее каждой данной общественной формации. Владимир Ильич мог допустить, что коммунисты могут делать ошибки, что вообще обстоятельства сложатся против них, но допустить победу врага не мог, так же как мы раннею весной, даже шлепая по лужам под сильным дождем и ветром, не можем не знать, что придет май и тепло, солнце и цветы.

Владимир Ильич разыгрывал труднейшую шахматную партию в мире, но он заранее знал, что даст мат противнику, или, вернее, знал, что та партия, в которой он является огромной важности фигурой, которую ведет пролетариат, непременно будет выиграна.

1926 г.

Из доклада: «Воспитательные задачи советской школы»*

…Что воспитательный процесс значительно сократит срок перехода от социалистического построения к коммунистическому, об этом можно найти очень интересные и ценные указания у Ленина. Владимир Ильич подчеркивал, что было бы заблуждением, роковой ошибкой, если бы коммунисты и пролетариат думали, что социалистическое дело заключается только в том, чтобы изменить официальные человеческие отношения — законы или изменить только отношения вещественные, начиная с машин, перейдя затем к жилищам, к бытовому устройству и оставляя совершенно в стороне вопрос о человеке. Владимир Ильич подчеркивал, что строительство, само по себе не приводящее к изменению человека, лишено, по существу, цели и смысла, что даже с точки зрения просто успехов пролетариата, политических и хозяйственных, ему необходимо сейчас же после захвата власти в свои руки заняться культурной революцией, ибо и консолидация политической сознательности и, в особенности, степень влияния пролетариата на крестьянство, на трудовую интеллигенцию зависит от того, как политически воспитаны и образованы будут рабочие массы.

Политическое воспитание новых поколений, которые должны сменить нынешние, — это далеко не все: хозяйственные задачи не менее настоятельно требуют внимания к человеку. Задачи перевоспитания взрослых и воспитания подростков и детей являются предпосылкой дальнейших успехов хозяйственных и политических, не говоря уже о том, что они завершают преображение человеческой жизни, которое придает настоящий смысл всему движению пролетариата. В этом смысле педагогический процесс занимает одно из центральных мест.

Владимир Ильич был прав, когда говорил, что наше поколение вынуждено будет заниматься переустройством человеческой жизни, стоя по пояс в грязи старых предрассудков и уродств жизни. Мы люди искалеченные, мы еще не Социалисты; мы скорее видим тенденцию к этому, но с трудом умеем свое поведение сколько-нибудь правильно сочетать с тем, чего мы хотим.

Люди, которые прожили большую часть жизни или хотя бы молодость в старом порядке, с большим трудом освобождаются от всякого рода эгоизма и прочих прелестей мещанской индивидуалистической жизни.

Отдельные блестящие примеры человека, например такие, каким был Владимир Ильич Ленин, нас поражают своей выдержанностью и гармонией, от которой далек средний тип даже коммуниста, даже пролетария. Дело заключается в том, чтобы новое поколение, которое воспитывается в обстановке жизни еще не совсем устроенной, возможно скорее воспиталось в людей с характерами и навыками, с общефизическим складом, соответствующими тем требованиям, которые предъявляет социалистический строй, как он нам рисуется.

Процесс воспитания, несмотря на революцию, еще затруднен. И мы не можем поручиться за то, что ближайшее, самое близкое к нам поколение уже сможет вырваться из старой обстановки, поскольку она в наш переходный период представляет собой бушующее и еще довольно грязное море вокруг отдельных островов или островков, на которых уже укрепляется социалистический порядок. Трудности дела перевоспитания огромны.

Какой характер вообще имеет в истории человечества или человеческой цивилизации педагогический процесс, каков его смысл и как этот смысл меняется в наших руках?

Человек отличается от всех остальных животных той ролью, которую играет в нем социально приобретаемый и социально передаваемый опыт. В промежуток пяти тысяч лет человек, как и любое животное, анатомо-физиологически не изменился. Если бы взяли ребенка, родившегося, скажем, в Лондоне в этом году, и стали бы воспитывать его в полной изолированности от окружающей цивилизации, то из него вышло бы несовершенное животное, менее приспособленное к жизни, чем другие животные, потому что животные получают богатое наследство инстинктов, чего нельзя сказать о человеке. Но если сравнить человека в пору его расцвета пять тысяч лет назад и сейчас или дикаря и современного англичанина, то разница получится колоссальнейшая.