Сейф - Эрнст Сафонов

...Тот, кто в эти минуты мог бы тихонечко, со стороны, взглянуть на Куропаткина, подивился бы, какая страсть пылала сейчас на его всегда строгом, даже аскетическом лице! Оно было одухотворено величием идей, вскипавших, как горячие, клокочущие пузыри, в его неустанном, вечно бодрствующем мозгу. Он жаждал удовлетворения, он был уверен, что скоро получит его... Здесь, в густой тени вишневых кустов, куда солнце пробивалось робко, ложилось на землю желтыми бесформенными кляксами, отдавшими силу и жар где-то там, вверху, Куропаткин в ярком озарении видел будущее. Словно в волшебное зеркало смотрел. Он снимал с головы сына тяжелую фуражку, примерял ее на себя — и эта фуражка установленного образца, с высокой тульей, кантом, новенькой кокардой как-то очень уж ловко и непререкаемо садилась на его гладкую, безволосую голову; голове тут же — он чувствовал — делалось тепло, приятно; круглые стекла очков, прижатые сверху лакированным козырьком, смотрели вдаль по-ястребиному зорко и властно... Ах, хорошо-то как!

В юности он мечтал работать в ГПУ — чтобы носить на широком ремне кобуру с болтающимся витым шнуром, чтобы, когда улицей шел, на скрип его хромовых сапог тревожно оглядывались и он имел бы право подойти к любому — в рабочей ли кепке тот или в шляпе, по виду интеллигент — и потребовать документы... Но в ГПУ не взяли, про социальное происхождение вспомнили, что папаша, Матвей Семенович, имел собственную торговлю, да еще указали на то, что сам он, Семен Матвеевич, характеризуется на работе, в коллективе молочного завода, не как передовой строитель социализма, а как обыватель махровый...

Он тогда здорово струхнул. К счастью, тот разговор никаких последствий для него не имел... И он, тоскуя, что в жизни не все так устраивается, как мечтаешь, оправившись от испуга, сшил себе полувоенный френч с накладными карманами, купил у бывшего буденновца его польский трофей — кожаные краги и очень стал похож обличьем на ответственного работника. Мужики из деревень, приезжавшие на базар, издали кланялись, шапки стягивали...

Да чего душу воспоминаньями травить!

— Дуська, — громко крикнул жене, — вынеси мне сюда выходной китель! Да поскорей... курица!

Проворно нагнувшись, поднял обломок кирпича и ловко припечатал им крадущегося меж грядок соседского дымчатого кота — тот, коротко вякнув, свечой вверх взмыл... Не шастай по чужой территории!

Теперь уж совсем ублаготворенный, Куропаткин внутренне был готов к осуществлению продуманного плана. Он сам проведет кое-какое следствие, выявит, дознается, затем сообщит в областное управление, как твердо решил, и будут все основания указать на бездеятельность местной милиции, на служебную отсталость ее начальника. А главное — не без того, чтоб после не было благодарности ему, Куропаткину... Отметят обязательно! Пятнадцать тысяч государственных денежек — это вам не фукнуть-пукнуть, это сумма, он, Куропаткин, поможет вернуть ее в казначейское хранилище, — неужели сколько-то не отвалят за это ему самому? Клад в земле находят — и то двадцать пять процентов, четверть стоимости, дай сюда, счастливчику в руки! А тут как-никак сопряжено с опасностью, дело об ограблении, с его стороны — геройский поступок, достойный описания в газетах.

— Дуська, где китель? Тетеря!

Сейчас больше всего мучил такой вопрос: кто же там был второй?

И хоть задумано, решился — поджилки тряслись, накапливался в нем страх, он физически чувствовал его: возникновением холодной дрожи во всем теле, тем, что внезапно замирало в груди, что-то обрывалось там, будто он в этот тягучий миг в яму летел... Однако он упорно гнал страх прочь, думал, что это временное, пока он не в деле, готовится, а как начнет — его не остановишь, закаменеет изнутри, ничто уже не испугает, не заставит своротить. Так казалось ему. Да и человек, к кому он пойдет сейчас домой, Петька Мятлов, не из каких-то там уркачей, даже, скорее, мягонький малый! И он, Куропаткин, не безмозглый дурак, чтоб о чем-то там в лоб спрашивать, с первого слова Петьку к стене припирать... Не-е-ет, легонечко, хитренько нужно, как паучок к застрявшей в паутине мухе: быть близко, рядышком, накалывать и терпеливо ждать, когда жертва сама устанет трепыхаться, готовенькой будет...

Но кто же минувшей ночью был рядом с Петькой, кто этот другой — вот бы выведать!

Ведь как все случилось-то... Воистину не знаешь, где найдешь.

Вчера перед вечером, когда всюду работа заканчивалась, он, гуляючи, прошел на территорию мебельной фабрики, чтобы разыскать на пилораме своего Ярослава, вместе с ним домой, к ужину, пойти. А пока ждал, когда освободится сын, ходил вокруг да около; увидел, что в бетонном заборе дыра, словно снарядом тут прошибло, в размах рук шириной, — и вылез через дыру наружу, прицелился в ближних кустиках нужду справить. Не особенно глубоко забрался в чащу, так, шага на два, на три — вот те раз, находка! В траве, прикрытые поверху сорванными лопухами, успевшими побуреть, лежали разного формата брусочки, доски, натуральные и те, что прессуют из опилок. Мебельные заготовки. Иные даже полированные, с аккуратными дырочками для шурупов. Кто-то из цеха натаскал, приготовил...

Ночью, уже в постели он лежал, эти заготовки не давали покоя, заснуть никак не мог. Оделся, снова направился к фабрике, крадучись, сам как вор. Рассчитывал, конечно, что, если никто не забрал товар, он тогда возьмет, сколько дотащит, все равно ведь уже не фабричное, за оградой, какие могут быть претензии.

Был у него за пазухой мешок с веревкой.

И оказалось, тут они, дощечки-планочки, не наведывался к ним еще никто, его дожидались... Ночь выпала темная, как на заказ, луна за облаками сидела. Он, торопясь, наполнял мешок — скорее, скорее, а там пустырем, овражками, задами огородов на свое подворье... И вдруг зашумело-зашуршало рядом, малость в сторонке; затаившись, распознал он, что краем кустов идут люди, двое, тяжело дышат, несут что-то... Не сюда ли, где он?! Нет, мимо! Слава те, господи... Но что, кто? Выглянул, навострил слух. Ага, одного узнал, Петька Мятлов это... Волокут вдвоем какой-то груз, невеликий по размерам, однако не совсем легонький, видать. Пыжатся. И в бег норовят, словно погоня сзади. Тот, другой, было слышно, хрипло сказал: «Ну, Петух, тут на все пять лет...» Петька, задыхаясь, отозвался: «Погоди, по десять припаяют!» Неизвестный злобно выругался, одернул: «Заткнись, не каркай! На пять лет веселой жизни, понял...»

Все остатние часы ночи, ворочаясь на кровати, Куропаткин не спал, жгло и корежило нетерпение узнать, что же такое сотворил Петька Мятлов, если он сам себе определил срок в десять лет. Уже тогда знал, что пойдет к Петьке, хоть посмотрит на него, постоит возле... А утром, только за калитку вышел, нате вам — на мебельной сейф с деньгами уперли! Ай да Петька-голубятник, новоявленный жених!

X

На пути к дому повстречал Чухлов Зинаиду, разносчицу телеграмм. Как всегда, она проворно крутила педалями велосипеда и была прямо-таки ослепительной: в белоснежной блузке, белых носочках, с тремя нитками хрустальных бус на шее, вспыхивающих удивительными огоньками, да еще ко всему этому от никелированного руля и велосипедных спиц отскакивали веселые солнечные зайчики — поневоле зажмуришься!

При виде Чухлова притормозила и, поравнявшись, спрыгнула со своего звонкого самоката.

— Григорий Силыч, не забыли, что приглашала? Свадьба у меня, так что прошу... В субботу!

— Благодарю за приглашение, Зинаида. Красавица ты. Не вру, не льщу. Верь слову, так сказать, незаинтересованного лица... Где жить-то с Петром будете?

— Так у него ж домина — хоть отряд солдат на постой определяй. Вдвоем с матерью всего. А у нас, иль не знаете, орава какая... К нему!

— А спрошу тебя, Зинаида, по-соседски... Замуж выйти — это, понимаешь, потом жизнь вдвоем мыкать. Как он, Петр, сейчас? Кроме голубей да рыбы... повзрослел? За воротник шибко не закладывает, в картишки на монету не поигрывает? Как тебе будет с ним, думала?

— Один ли день, Григорий Силыч, думала! — Скуластое личико Зинаиды стало очень серьезным, с грустинкой. — Он ведь душевный, Григорий Силыч, теплый характером. Послушный должен быть. Но мамка избаловала его, на всем готовеньком, сладком рос у нее, нужды-печали не ведал, сколько лет одни голуби да рыбалка с охотой... Все давно мужики, а он вроде б как парень, мальчик при мамке своей...

— Так, — поддакнул Чухлов и свое вставил: — Однако мальчик-то мальчик, а винцо прихлебывал, по канавам спал. Тебе, Зинаида, тут строже надо быть.

— Дай срок, Григорий Силыч, справлюсь! — Зинаида задорно передернула худенькими плечиками.

— Желаю тебе, Зинаида...

— Справлюсь, — вновь пообещала она и пожаловалась: — Этот еще прилип сейчас, Фимкин новый деятель... чтоб его разорвало! Гошка Устюжин! С картами своими...

— Все-таки, значит, поигрывает Петр? На деньги?