Сейф - Эрнст Сафонов

— Дай срок, Григорий Силыч, справлюсь! — Зинаида задорно передернула худенькими плечиками.

— Желаю тебе, Зинаида...

— Справлюсь, — вновь пообещала она и пожаловалась: — Этот еще прилип сейчас, Фимкин новый деятель... чтоб его разорвало! Гошка Устюжин! С картами своими...

— Все-таки, значит, поигрывает Петр? На деньги?

— Кто их разберет! На интерес вроде, на кружку пива...

— Плохо, Зинаида!

— Чего ж хорошего! Сейчас вот заезжала, Петр под шубой лежит, озноб его колотит, мать горячим молоком с медом отпаивает. На рыбалке с этим проклятым Гошкой были — лодка у них перевернулась, чуть, говорит, не утонул...

— Простыть сейчас мудрено, Зинаида, особенно рыбаку, дружному с природой. Это он от испуга.

— Я, Григорий Силыч, и говорю ему: погоди, дурачок, твой Гошка совсем тебя утопит, голову тебе отвинтит.

Она поехала своей дорогой, и он пошел дальше. Под ногами взбивалась пересохшая пыль, в ближнем дворе крякали утки, из открытого окна вылетал на улицу заливистый девичий смех, чьи-то невнятные слова доносились оттуда же, а из другого дома рвался наружу четкий голос диктора: «...Соревнование механизаторов за высокопроизводительное использование техники с каждым днем приобретает все более массовый характер...» Небо напоминало необъятный выцветший шатер с остатками позолоты на нем, и под этим шатром застарело копилась духота, густела, неоткуда было взяться ветру.

Чухлов оглянулся, но Зинаиды уже не было видно, свернула в переулок. Размышлял о непутевом Петьке Мятлове, а в мыслях обращался к ней, Зинаиде: «Вот уже, Зинаида, я вполне допускаю, что свадьбе вашей в назначенный день не бывать. Рано, разумеется, на все сто утверждать такое, но Петька твой, сдается мне, хоть сбоку, однако причастен к делу».

Дома Сильва встретила его громким лаем, ухватила за брючину, силясь увлечь за собой на веранду; всем своим видом выражала восторг и радость, и он, конечно, понимал, отчего старая собака с ума сходит: Таська, ее любимица, хозяйка ее последних лет, приехала. А на веранде знакомый Таськин чемодан, мягкий, в крупную клетку, с замком-«молнией», — и Сильва тянет Чухлова к нему, облаивает этот чемодан, в ошалелых глазах овчарки вопрос к нему: видишь?!

— Сколько еще в тебе прыти, старая! — смеется Чухлов, треплет Сильву за уши. — Что приехала — вижу!.. Отстань, руки помою...

Рядом с чемоданом дочери — другой, покрупнее, из стандартно-ходовых: жесткий, обклеенный коричневым дерматином, с металлическими угольничками. А возле него лежит обшарпанная гитара, изрисованная поверху чем попало: головки девушек с распущенными волосами, купола церкви с повисшей над крестами грачиной стаей, вислоухий заяц в порванных штанишках, а над ним примелькавшаяся фигура ухмыляющегося Волка из мультфильма «Ну, погоди!..».

«Гитарист, — неприязненно подумал Чухлов. — Из длинноволосых, что ль! — И тут же возразил себе: — Что, у Таськи глаз нет, чего это я в самом деле...»

Варвара, хоть сама звала обедать домой, почему-то припаздывала.

— Денек такой — о-хо-хо! — разговаривал Чухлов с Сильвой, неотступно бродившей за ним из комнаты в комнату. — Не каждый день в Доможилове ограбление, правда? Лет пять, считай, такого не было, с того года, как ночью пол-универмага вывезли. Но тогда залетные гастролеры действовали, мы их машины со всей добычей в Староглинском районе настигли, красиво взяли... Помнишь, старая, такой случай? Иль ты ничего уже не помнишь, кроме того, что стрелял в тебя Хрякин...

Услышав это — «Хрякин», — овчарка вздыбила шерсть на загривке, глухо и злобно заворчала.

— Не психуй, морда ласковая, нету больше Хрякина. Был — привет вам! Да... Так о чем мы? О том, что у нас с тобой сегодня. Если, предположим, все же этот самый... как его!.. Фимкин Гошка брал сейф, с Петькой Мятловым на пару, то куда они его спрятали? Могли — через озеро и в лес! Я послал ребят пошарить по ближним лесам, но ведь это что иголку в стогу сена искать, согласна?..

Раздался телефонный звонок — длинный, требовательный.

— Это, Григорий Силыч, я, Чернущенко...

— Слушаю, Миша.

— Появилось еще кое-что...

— Понятно. Сейчас буду. Где машина?

— Выехала за вами.

Он взял с письменного стола лист бумаги и крупно вывел на нем красным карандашом:

«ТАСЬКА, ТЫ БЕССОВЕСТНАЯ, ПРО ОТЦА ЗАБЫЛА. УСТЫДИСЬ И ПОЗВОНИ 1-13!»

Подумал, дописал:

«И ТЫ, ВАРВАРА, ХОРОША! ТАК ГОЛОДНОГО МУЖА ОБЕДОМ КОРМИШЬ?»

XI

Вот когда закрутилось все!

Чухлов вслух — в присутствии других — сказал Чернущенко:

— Силен ты у нас, Миша, и не в обиду остальным замечу — всем бы такими быть!

Лишний раз убеждался он в способностях и находчивости старшего инспектора угрозыска, его умении быстро, профессионально грамотно принимать самостоятельные решения, верно действовать в сложившихся обстоятельствах.

Оказывается, вот что произошло, когда он, Чухлов, расстался с капитаном неподалеку от «Голубого Дуная»...

Чернущенко возвращался в отдел. И вдруг увидел, что вдоль улицы, впереди него, идет Георгий Устюжин. Хоть Фимка говорила, что он с утра наклюкался, Гошка, будто нарочно опровергая своим видом ее слова, вышагивал ровно, прямо, одет был чисто — брюки с аккуратными стрелками, свежая тенниска, начищенные до зеркального блеска полуботинки. Загорелый, мускулистый, молодой — Фимке-то все сорок пять, а ему не больше тридцати.

Остановился Гошка у киоска, купил районную «Социалистическую новь» и «Советский спорт», быстренько, на ходу, просмотрел их и свернул к парикмахерской — маленькому подслеповатому домику, окруженному зарослями акации и бузины.

Чернущенко, потрогав на затылке отросшие волосы, чуть выждав, прошел туда же.

Парикмахер, которого все в Доможилове зовут Вадиком, хотя у него уже дети — школьники, как, впрочем, и его брата, портного, величают в поселке на такой же манер, Аликом, заканчивал брить старика. Гошка, дожидаясь, стоял у окна, опершись ладонями о подоконник, смотрел во дворик парикмахерской, где девушка развешивала на просушку выстиранные простыни и салфетки. Чернущенко, входя, заметил, что при виде его в Гошкиных глазах мелькнул испуг, однако он тут же совладал с собой, стал по-прежнему, равнодушно и скучающе, наблюдать за Вадиковой помощницей...

Затем побрившийся старик расплатился с мастером и освободил кресло; Гошка галантным жестом предложил капитану занять его:

— Моя милиция меня стережет... битте!

— Спасибо, — Чернущенко как можно приветливее улыбнулся, — не спешу. Зачем очередность нарушать!

И когда Вадик принялся обрабатывать буйную Гошкину шевелюру, роняя с ножниц на пол клочья рыжих волос, Чернущенко снял фуражку и осторожно положил на подоконник. Он прикрыл ею отпечаток ладони, оставленный Гошкой на пыльной крашеной поверхности. А сам, небрежно привалившись к дверному косяку, стоял и слушал разговор Гошки и Вадика.

— Что пил? — спросил мастер. — По запаху — «Стрелецкую».

— На той неделе, Вадик.

— Утром, Гоша!

— Ну, Вадик, профессор ты. А вроде сам не поддаешь, сознательно непьющий?

— Зачем брата моего спаиваете?

— Я? Алика? Проснись, Вадик! Хоть бы когда, гад буду, сто грамм вместе...

— Не дергайся, Гоша, прическу испортим... Не ты — супруга твоя. Он к ней в буфет — она наливает. Ему ж нельзя!

— У нее свое, а я по-своему, — зло обрезал Гошка. — Уловил, Вадик?

— Я уловил, Гоша. — Маленькое и желтое личико Вадика, такое, будто его когда-то вымазали йодом и после не отмыли как следует, тоже приобрело злое выражение. — Я лишь не уловил, Гоша, как это можно за бутылку... пусть за две, три... взять у Алика золотой перстень. Старинной работы, с камнем. Пользуясь, что человек себя не помнит...

— Прекрати, Вадик, — уже спокойно, даже устало сказал Гошка. — Не уловил ты, вижу, ни хрена. Это свое — не ко мне адресуй. Мне до лампочки. Вон милиция за спиной, при милиции не могу культурненько послать тебя, куда нужно... но ты догадайся, Вадик.

— Поодеколонить?

— Перебьемся, не разбогател я, Вадик.

Выходя из парикмахерской, насмешливо бросил капитану:

— Пока, охрана!

— Пока, гражданин Устюжин!

На счастье, проезжал мимо на машине, возвращаясь с обеда, сержант Зайцев, и Чернущенко махнул ему рукой: давай ко мне! Распорядился, чтоб немедленно сюда, в парикмахерскую, прибыл эксперт-криминалист — зафиксировать след ладони... Кроме того, Чернущенко поднял с пола и завернул в бумажку прядь Гошкиных волос.

Вадик лишь глазками оторопело хлопал...

В общем, когда Чухлов прибыл из дома, ему уже могли доложить: отпечатки ладоней правой мужской руки, взятые на сравнительный анализ с места преступления и в парикмахерской, идентичны. Совпадение полное.

Занимались изучением волос — тех, обнаруженных в подвале фабрики, и этих, из Гошкиной шевелюры. Процесс затяжной, не одного часа...