Письма к Андрею - Евгений Гришковец

Однако неугомонному теоретику это не важно! Он может проанализировать и расшифровать что угодно. Для него в этом смысле искусства и не существует. Есть текст или есть фильм – значит, можно работать.

Если такая деятельность им нравится, если это доставляет им радость – пусть будут счастливы! Не надо им мешать! В конце концов, они же возвеличивают, воспевают труд художников-творцов! Они создают им имидж умнейших и продуманнейших людей.

Плюс ко всему труды теоретиков и аналитиков искусства могут заставить кого-то из авторов быть поаккуратнее, попроще, собраннее и внимательнее относиться к словам, кадрам, мизансценам.

Но были и есть особые люди!!! Их мало, но они есть… Их формально тоже относят к литературоведам, исследователям искусства и культуры, а иногда, крайне ошибочно, к критикам. Эти люди, занимаясь осмыслением искусства, ставили и ставят перед собой задачи предельного порядка.

Они рассматривают художественное произведение, произведение искусства, искусство как таковое, как необъяснимое чудо в смысле его воздействия на человека. Они ставят перед собой такие же невыполнимые задачи, как и сами художники. Они занимаются бесконечным и непостижимым.

Занимаясь феноменом того или иного вида искусства или вопросами жанра или утверждая и доказывая, что художественное произведение имеет не механическую, а органическую, живую цельность и целостность, они пытаются ответить на вопросы, на которые до сих пор нет ответа: что такое книга и почему человек, знающий, что книга – вымысел, а сам человек живёт очень непростой жизнью, почему он читает эту книгу, страдает, и сопереживает, не в силах отказаться от этого переживания, не в силах книгу закрыть?.. Почему человек, знающий, что на сцене или на экране актёры, смотрит на сцену или на экран и плачет, не скрывая слёз?.. Почему «над вымыслом слезами обольюсь»?

Такие люди, ставящие перед собой такие вопросы, были и есть. Их очень мало. Их почти нет. Их практически не осталось… Бахтин был гораздо больше, чем литературовед, к Лотману ездили со всей страны чуть ли не за житейскими советами, а на Лихачёва приезжали даже просто посмотреть.

Такие исследователи самим своим трудом и любовью к искусству доказывали и доказывают великое! Они доказывают, что сопереживание и восприятие искусства – это не менее ценно и величественно, чем его создание.

Человек, глубоко переживающий книгу, проделывает не меньшую душевную работу, чем автор, её написавший. В отдельных случаях даже большую…

Письмо шестое

Меня часто удивляло, вызывало изумление и полное непонимание стремление богатых людей, людей, достигших огромных финансовых состояний и в этом смысле практически неограниченных возможностей, покупать чрезвычайно дорогие произведения живописи, скульптуры, редкие музыкальные инструменты или ценные рукописи, принадлежащие перу великих литераторов.

Большое всего меня поражало и поражает то, что они часто покупают за баснословные деньги даже не шедевры, а просто работы известных и безусловно признанных мастеров. А эти работы, например, никогда не считались шедеврами и даже не являлись значительными. Так, написал что-то Поленов или Коровин… Что-то, что и сам никому не показывал, не выставлял… Как-то переходила картина из рук в руки… Дошла до аукциона… И вот она куплена за огромные деньги только благодаря имени автора и, что самое главное, благодаря экспертной оценке её подлинности. В таком случае формат картины и её стопроцентно надёжная принадлежность кисти знаменитого мастера являются более важными факторами, определяющими цену, чем художественное её содержание.

Да и покупка подлинного шедевра меня удивляла и удивляет. Как можно обладать шедевром? Как можно этого хотеть? Зачем? И даже если желание приобрести шедевр у кого-то появляется, с таким желанием нужно бороться! Шедевр не может принадлежать кому-то. Шедевр принадлежит всем. Нельзя приобрести и упрятать шедевр от людей, заключить его в коллекцию. Искусство не может быть сокрыто от всех без исключения и каждого желающего. Шедевр – это живое и бесценное существо, которое не может и не должно быть пришпилено булавкой, как бабочка, в чьей-то коллекции. «Неужели не понимают этого те, кто шедевры покупают?» – думалось мне.

Ну а если даже владелец шедевра предоставляет его на выставки или сам выставляет его… Неужели он не понимает, что выступает в этом случае в глазах людей как довольно странный и неприятный персонаж, соизволивший ненадолго показать свою собственность остальным, чтобы потом утащить и спрятать её в своих чертогах?

У меня также вызывала недоумение та готовность и кажущаяся лёгкость, с которой богатые люди платят деньги за то, чтобы поддерживать так называемое академическое искусство. Они охотно или неохотно, но с видимой охотой дают существенные суммы на процветание и без того богатых и знаменитых оперных театров, балетных трупп, симфонических оркестров. Эти весьма затратные и абсолютно оторванные от современности «творческие коллективы» и устраиваемые ими мероприятия находят поддержку как от государства, так и от богатых меценатов. По сути же деньги тратятся на то, чтобы в очередной раз в роскошных условиях просто воспроизвести уже давно существующее, признанное и осмысленное произведение.

То есть богатый человек легче даст значительные деньги на один из концертов прославленного дирижёра, чем поддержит труды композитора, который, возможно, именно теперь, сейчас, пишет музыку, которая прославит и освятит эпоху её создания – нашу эпоху.

Мне было невдомёк, почему люди, заработавшие огромные деньги, которые на своём жизненном пути много рисковали, принимали те самые, возможно никому не понятные, опережающие ситуацию и время решения, те самые решения, которые обогатили их… Почему они не видят никакого желания и интереса поучаствовать в судьбе создания настоящего искусства? Почему они готовы платить за то, что и так уже оплачено, осмыслено и признано? Или же готовы швырнуть деньги на жульнические и шарлатанские поделки так называемого современного искусства, которые вдруг были назначены модными?

Мне было долго всё это непонятно. Теперь я нашёл этому объяснение… хотя бы самому себе.

Искусство, подлинное искусство, а самое главное, служение искусству, преданность ему, труд во имя его – это самая иррациональная деятельность, которой только может заниматься человек. Дружба и любовь тоже иррациональны, но ни дружбу, ни любовь нельзя назвать деятельностью, работой. Хоть и то и другое требует постоянных свершений и поступков.

Но искусство – это работа. Это профессиональная деятельность. Это труд. В известной степени труд каторжный, который подлинный художник осознаёт как приговор для себя. Художник понимает, что может обратить свой талант и в деньги. Окружающий художника мир и общество беспрерывно подталкивают его к этому, соблазняют. Однако подлинный художник понимает невозможность пойти на соблазн не потому что он этого совсем не хочет… Нет! Художник – человек, и ему не может не хотеться простых радостей и удовольствия, не может не хотеться комфорта… Но художник понимает свой труд как иррациональный, поскольку воплощает и может воплощать только собственные идеи. Подлинный художник осознаёт своё неумение работать на заказ, то есть во исполнение чужой воли и чужого замысла. Художник может воплощать только ниспосланный ему Богом замысел. Он понимает всю трагедию ответственности перед данным ему талантом и идёт бескомпромиссно путём создания искусства.

А создание и восприятие искусства – это, как я уже говорил, совершенно иррациональное, бесполезное с практической точки зрения дело.

Все виды деятельности человека, даже рождение и воспитание детей, направлены на выживание, обогащение и безопасность. Безопасность как способ выжить и сохранить нажитое.

Искусство само по себе не отвергает ценностей рационального мира. Искусство гуманно. Но искусство самим фактом своего существования и фактами жизней и судеб художников с несгибаемым упорством и постоянством сообщает человечеству, людям, обществу о том, что жизнь больше представлений о ней, что жизнь прекраснее, чем кто-то может даже вообразить, что не всё в человеческом мире рационально и что человек способен на проявление самых сильных, иррациональных и высоких чувств и проявлений – на любовь, милосердие, веру, надежду, самоотверженность. Искусство всё время напоминает человеку о человеческом в нём. Эти напоминания часто кажутся людям неуместными, болезненными и ненужными. Они мешают рациональному.

В этом смысле искусство – почти религия. Подлинный художник служит искусству религиозно. Поэтому встреча человека с искусством вызывает религиозные чувства. Это чувства просветления, очищения, скорби, раскаяния и какой-то непосильной и нестерпимой радости. Это божественные чувства. Гуманизм же искусства, в отличие от религии, близость искусства к человеку заключаются в том, что у искусства, в понимании людей, всегда есть автор. И этот автор всегда человек. Это делает искусство ближе к человеку, приземляет его.