Аномалия. «Шполер Зейде» - Ефим Гальперин

– А ты, – говорит милиционер начальнице почты, – отвечаешь за все исходящие звонки и телеграммы. Вводится особое положение…

Односельчане встречают поступок милиционера одобрительными возгласами.

– Тихо, товарищи! – гасит шум мэр Борсюк. – А то наши евреи проснутся. А очень важно, чтобы они не всполошились.

За окном тихо. Хасиды крепко спят. Гороховскому опять снится жаркая украинская женщина – заведующая птицефермой Валентина. Он счастливо улыбается во сне.

Просыпается, говорит Гутману:

– Бэрэлэ, ты же помнишь, что в «Галахе»[44] многоженство… Нет, не отменяли! Сколько можешь, столько… Три-четыре. Ладно, хотя бы две. Ва-лен-ти-на Пет-ров-на… Правда, она «гойка»…[45] Бэрэлэ, ты спишь? Ну, спи.

Он бормочет благословение на сон, сладко засыпает.

Во главе стола сидит миллиардер Финкельштейн. Вокруг члены правления компании. Рядом с Финкельштейном внук Исаак. Среди участников совещания Саймон Стерн и Мак О'Кинли.

– Ну что же, мозговой штурм был результативен, – улыбается Фикельштейн. – Если нам удастся реализовать задуманное хоть на двадцать процентов… За работу.

Участники совещания, переговариваясь, покидают зал.

– Мне нравится ваша хватка, мистер О'Кинли, – хвалит Финкельштейн Мака.

– А мне ваш внук, – улыбается Мак. – Разрешите пожать вам руку, Исаак. Такое чёткое систематизирование я встречал только в Периодической системе Менделеева. Увлекаетесь теорией профессора Эхарда?

– Это кто? – спрашивает Исаак.

– Ну, как?! Весь мир преклоняется. Ведь ваше предложение удивительно точная реализация его тезиса о диффузии рынка.

Дед Финкельштейн ласково обнимает внука:

– О! Имею такого умного внука. Вы слышали про… Изя, как ты там обзываешься в своих интернетовских «цацках»?[46]

Все весело смеются.

– «А девять», дед. Всё, я отбываю. – Исаак целует деда, машет всем рукой. Выходит.

– Ну, какой парень! – говорит, глядя вслед, Финкельштейн. – Если бы не этот его бзик с нежеланием жениться.

– Я понимаю почему, – говорит Мак О'Кинли.

– Почему?

– Прекрасный аналитический мозг с опциями долгосрочного прогнозирования. А женитьба – это ведь нерациональный проект. Глупость!

– Это счастье для вас, мистер Мак, что вы не ляпнули это при внуке, – как бы шутливо, но поджав губы, говорит Финкельштейн. – При всей вашей ценности для компании мы бы распрощались моментально.

Звонит телефон на столе у Финкельштейна. Тот начинает разговор.

– Послушай! Неужели! – тихо говорит Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Вот этот мальчик в чёрной шляпе и при этих…

– … «цицес».[47]

– Ага, так, значит, называются эти свисающие верёвочки… Вот он – это тот самый «А девять»?! Компания, которая уже второй год не даёт спать «Гуглу».

– Представь себе! – качает головой Саймон. – Двадцать пять мальчику! Конечно, пока он не стоит мощно… Но уже вышел на биржу и акции раскупаются, как пирожки. Он лишил деда важного рычага давления. Раньше тот мог топнуть ногой. Мол, женись, а то лишу карманных денег.

– А что за бзик?! Почему так болезненно стоит у босса тема женитьбы внука?!

– Единственный внук. К сожалению… Вообще один родной человек на свете. И потом… Правоверный хасид должен старательно соблюдать шестьсот тридцать одну заповедь. И главная из них гласит: «Плодитесь и размножайтесь».

– Ой-ой, ладно тебе! Просто-таки первая статья конституции. Где это написано?

– Тут! – Саймон подводит приятеля к книжным шкафам зала заседаний. Там в кожаных переплётах с золотым тиснением стоят тома Талмуда.[48]

– В каком из этих «кирпичей»?

– Во всех!

Суббота. Пусто, никаких кур. Вокруг могильного камня цадика наблюдаются некоторые изменения. Но всё выглядит ещё крайне хлипко.

Хасиды заканчивают утреннюю субботнюю молитву. Расставляют посуду для «Кидуша».[49]

Гороховский оглядывается, радуясь тишине и покою, солнышку и открывающемуся с холма простору:

– Как-то, даже непривычно без кур. Может, у них тоже «Шабес»?[50] Ха-ха. Ну, ничего… Имеем перерыв. Завтра окончательно всё поправим. И «Здравствуй, Исаак. Здравствуй, мальчик!».

Он наливает вино в серебряный стаканчик. Готовится произнести благословение. Вдруг раздается рёв машин и шум людей.

Из-за здания птицефермы выезжает бульдозер, подъёмный кран, грузовик. Подходят десятка два селян с лопатами, ломами. Впереди мэр Борсюк:

– Простите, что тревожим. Принято решение о восстановлении памятника истории. То есть народ берёт в свои руки…

– Извините! Не понял, – спрашивает Гороховский на своём ломаном русском языке. – Что берёт народ в руки?

– Я о могиле нашего цадика.

– Нашего?! Боже мой! Я про это слышал. Когда народ берёт… «А зохн вэй»![51] То есть мы не сможем молиться здесь? – на идиш к Гутману: – Я же тебе говорил, Бэрэлэ, надо торопиться. С этими «гоями»…[52]

– Чего пугаться? Мы же помочь! – успокаивает мэр. – Вот видите, сегодня, например, птицу гулять не выпустили.

– Большое вам спасибо. А можно, чтобы эта ваша помощь и в другой день?

– Почему?

– Понимаете, в субботу Бог не разрешает евреям работать.

– Ты смотри! – восклицает механизатор Петро Онищенко.

– Это ж как я чуял, что сегодня не надо… То есть что нельзя.

– Так ты у нас, Петро, просто еврей! – подкалывает его мэр Борсюк.

– А вы, Альберт Григорьевич, не надо! Я понимаю, что младшенькая дочка ваша на выданье… – тихо, на ухо мэру Борсюку говорит механизатор Онищенко. – Так моя Элеонора тоже имеет право на хорошее еврейское счастье.

– Он выступает вперёд, жмёт руки растерянным хасидам и представляется: – Петро Онищенко. С дедом моим, помните, ездил. Помогал искать. Там, в вашей комнате, увидите два ящика… Помидоры, огурцы. Так, то я привёз. Запомнили? Онищенко! Чтобы вы питались нормально. Этот ваш «кошер»… Правильно говорю? «К-о-ш-е-р».

– Будем оградку ставить. Да! По моей инициативе, – переключает внимание на себя мэр Борсюк. – Чтоб куры не мешали отправлять вам ваши естественные надобности. Давай ребята, сгружай! А ты, Петро, вперед! Заводи!

Крановщик забирается в кабину крана. Механизатор Онищенко заводит бульдозер.

– «Гэвалт»![53] – орут хасиды и бросаются к мэру, к людям.

– Послушайте! В «Шаббат»! В субботу! Евреи…

– Так мы же не евреи, – шутит крановщик.

– Но это же вы собираетесь делать для еврея! Цадика! Это место потеряет свою святость!

Увы! Никто этих важных слов не слышит. Мотор ревёт. Механизатор Петро отпускает рычаги, и бульдозер бодро начинает движение. И тогда хасиды становятся перед бульдозером.

Лязг тормозов. Механизатор Онищенко глушит мотор, вытягивает перемазанных хасидов буквально из-под ножа бульдозера.

– Для «Цадика»! Это место потеряет свою святость! – кричит перепуганный своим подвигом Гороховский.

Тут все, наконец, слышат. Осознают.

– О! Значит, так! – говорит механизатор Онищенко. – Тогда, хлопцы, шабаш! То есть «Шаббат». Всё на завтра переносится. В девять часов все как штык.

– Так завтра же воскресенье. Я на рыбалку, – заявляет первый селянин.

– А мне огород копать, – говорит Остап.

– Да бросьте! Воскресник всегда хуже, чем субботник. Явка меньше. И почему это мы… – не понимает мэр Борсюк.

– Потому! – рявкает механизатор Онищенко. – То есть вы, Альберт Григорьевич не услышали. Повторяю по буквам. М-е-с-т-о… П-о-т-е-р-я-е-т с-в-я-т-о-с-т-ь. Вы ж видали, как они под бульдозер за ихний «Шаббат» легли. – Петро поворачивается к Гороховскому, оглядывает их приготовления к «Кидушу». – Я вижу, вы это… Отмечаете. Можно мы присоседимся? У нас всё всегда с собой. Мы ж к субботнику готовились.

Механизатор Петро достаёт свой узелок. Там бутылка водки, бутерброд. Все стоят в недоумении, а потом достают свои свёртки. Присаживаются. Реб Гороховский произносит положенные благословения. Все выпивают и закусывают.

– Большое вам спасибо от всех евреев! – говорит Гороховский механизатору Онищенко. – Мы это никогда не забудем!

– Это уж, пожалуйста! Не забудьте – Пётр! Онищенко! За здоровье! – чокаются, выпивают. – Вы, простите, «реб»…[54] Правильно произношу? «Реб»! Так вот, реб Гороховский и реб… Гутман. А я, значит, реб Петро Онищенко. Закусите моим, – протягивает бутерброд. – У меня такое сало! Всё село знает, что у Онищенко… – пальцем себе в грудь, – Пётр Онищенко – лучшее сало! Бо кабанчика треба резать…

Гороховский шарахается от бутерброда, как от змеи.

– Понял! – быстро соображает механизатор Онищенко, демонстративно отдаёт сало мэру. – Угощайтесь, реб Альберт. А вам, реб Гороховский, вот огурчик. Ещё по одной! За встречу! Вы, товарищ реб, лучше скажите, – он понижает голос и оглядывается, – А вот если еврей влюбляется в… не еврейку. И конечно, хочет жениться.