Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле - Латифа

- Мой сын не виноват! Он не виноват!

Посмотрев в окно, я узнаю мать Аймаля, юноши из соседнего дома. Трое талибов бьют его прикладами своих автоматов, бьют жестоко, методично, стараясь попасть по ребрам.

Мы с Сорайей отскакиваем от окна в страхе, что нас заметят, но крики Аймаля разрывают нам душу.

Потом наступает тишина: талибы ушли, внизу, на улице, несчастная мать рыдает над безжизненным телом сына. Приехавшие врачи бессильны: час спустя Аймаль умер.

Дауд потом выяснил, что произошло. Аймаль пригласил друзей посмотреть фильм, несмотря на действовавший запрет. Талибы ворвались в квартиру, застигнув "на месте преступления" шестерых подростков, которым было по пятнадцать и семнадцать лет. Они разбили телевизор, видеомагнитофон, разорвали пленку и выволокли всех на улицу. Там они спросили, чья была кассета, и Аймаль признался. В наказание они потребовали, чтобы юноши надавали друг другу пощечин, а для афганца это ужасно унизительно. Одному из мучителей показалось, что Аймаль бьет недостаточно сильно, он подошел к нему и сказал:

- Я покажу тебя, как это делается! - и начал избивать его, сначала кулаками, потом прикладом. Мать Аймаля попыталась вмешаться, талиб дал ей пощечину, потом толкнул на ограду из колючей проволоки, и они все вместе продолжили линчевание.

Когда талибы входили в Кабул, семья Аймаля была в числе тех, кто кидал им под ноги цветы из окон. После случившейся трагедии мать погибшего юноши не перестает просить прощения у окружающих за свою ужасную ошибку. Она просто сошла с ума от горя. Никогда, даже в самом страшном сне, она не могла вообразить, что талибы хладнокровно убьют ее сына... Теперь она подбирает на улице камни и бросает их в проезжающие мимо машины. Ее много раз ловили и публично избивали, но она не успокаивается. Ей нечего терять.

* * *

В феврале 1997 года я во второй раз выхожу на улицу - вместе с Сорайей. Запретив женщинам работать, талибы пообещали еще несколько месяцев платить им жалованье. Дауд ведет нас к зданию компании "Ариана", расположенному в нескольких километрах от нашего дома. На улице очень холодно. Мы надели длинные черные платья поверх теплых свитеров и спортивных брюк. На ногах - черные носки и черные тапочки, чадра темно-орехового цвета плотно прилегает к голове... Придраться как будто не к чему...

Проспект очень изменился со времени моего последнего выхода из дома. Здания телевидения и авиакомпании стоят закрытые, мрачные. В нескольких метрах от подъездов талибы поставили бараки из листового железа: обычные контейнеры, в которых прорезали вход для женщин. Там их принимают поодиночке, проверяют документы и выдают деньги. Сбоку я замечаю небольшое отверстие, что-то вроде окошка. Пока мы стоим в очереди, я догадываюсь о его предназначении. Женщина входит внутрь, становится перед этой дырой, протягивает документы талибу, стоящему на улице. Он их проверяет и тем же манером отдает владелице вместе с пачкой афгани.

Чадры талибам мало - подавай еще железную преграду... Чего они боятся? Мы - нечистые создания, но это не мешает талибам хлестать женщин по щекам голой рукой и толкать на колючую проволоку!

Женщины, пришедшие в тот день за деньгами, начинают роптать: за что их так унижают, не желая даже впустить в здание? К чему эта мерзкая палатка?

Один из талибов, сидящих на земле, встает и несколько раз стреляет в воздух, чтобы напугать нас. Я леденею от страха. Но Наргиз, коллега Сорайи, неожиданно приходит в ярость, срывает с себя чадру и кричит:

- Это позор, что с нами так обращаются!

Всеобщее изумление... Она посмела возмутиться и явить всему миру свое прелестное личико безработной стюардессы!

Другие женщины, вдохновленные порывом Наргиз, наступают на талиба, выкрикивая оскорбления. Ему на помощь тут же приходят другие бородачи, они отталкивают нас, грубо хватают Наргиз и волокут ее, отчаянно отбивающуюся, в здание.

Женщины срывают чадру, орут:

- Мы не уйдем, пока она не вернется!..

Нас человек двенадцать, не больше. Я даже не знаю, здесь ли Дауд: решив, что формальности продлятся не один час, он пошел прогуляться. Внутри барака идет ожесточенная дискуссия. Мы боимся за Наргиз. Каждая из нас спрашивает себя, как ее наказывают. Единственное средство давления на талибов - не расходиться... Слабый аргумент.

Наконец появляется Наргиз. Она очень возбуждена и снова надела чадру, но не говорит ни слова. Талибы приказывают нам убираться вон.

Мы возвращаемся в наш квартал ввосьмером. Наргиз рассказывает о том, что происходило внутри.

Талибы привели ее в бывший отдел кадров, расположенный на первом этаже здания.

- Почему ты сняла чадру? Почему сопротивляешься и оскорбляешь нас?

- Потому что у вас нет права запрещать женщинам работать! Вы не смеете обращаться с нами, как с собаками, загоняя в этот барак! Мы создавали эту компанию. И не носили чадру ни в самолетах, ни в бюро!

- Ты - всего лишь женщина! Ты не должна открывать рот или повышать голос! Ты не смеешь снимать чадру! Время, когда ты летала и разгуливала с открытым лицом, ушло навсегда!

Наргиз говорит, что дважды она пыталась сорвать с себя чадру, и дважды они останавливали ее со словами:

- Если попробуешь снова, мы тебя убьем.

К счастью для Наргиз, один из охранников предупредил о происшествии начальника, и тот приказал отпустить девушку. Ее вытолкали на улицу со словами:

- Убирайся! И молчи!

Наргиз избежала сурового наказания, возможно, даже смерти. Почему талибы отпустили ее? Побоялись не справиться с кучкой женщин? Их было в тот день немного у здания компании. Или кто-то приказал им? Но кто? Наргиз никак не могла успокоиться. Ее лицо было красным от волнения и гнева. Эта замечательная девушка, близкая подруга Сорайи, всегда была очень независимой и решительной.

- Нельзя подчиняться этим людям. Сегодня мы мало что смогли сделать нас было слишком мало. Но завтра, если мы соберем тысячи сторонниц, сможем свергнуть талибов!

Все мы согласны, но как нам восстать? Где собираться? Мы рискуем жизнями близких. У нас нет оружия, нет поддержки ни газет, ни телевидения. К кому обращаться?

Как может призрак без лица и голоса попросить помощь у внешнего мира?

За пять месяцев власти талибов это была первая демонстрация. Мне страшно. Когда Дауд догнал нас по дороге к дому, я все еще не могла успокоиться.

В тот вечер, сидя в квартире за замазанными белой краской окнами при свете керосиновых ламп, мы с Сорайей жаждем поделиться с мамой случившимся. Она всегда была бойцом по характеру, но усталость и печаль сделали свое черное дело! Она только гладит нас нежно по головам и говорит:

- Вы вели себя храбро, я знаю.

В моей душе поселяется жестокая уверенность: мама не хочет больше ничего слышать ни о войне, ни о восстании. Она машинально глотает снотворное и проваливается в тяжелый свинцовый сон. Там талибы ее не достанут.

Глава 3

ТРИ ДЕВУШКИ

Теперь я общаюсь с окружающим миром только через кухонное окно и входную дверь. По утрам смотрю на мечеть, на свою школу, иногда впускаю в квартиру маминых подпольных пациенток, которые приходят просить помощи, дрожа от страха под чадрой. После консультации я провожаю их, закрываю дверь и снова возвращаюсь в свою комнату - слушаю тихую музыку или смотрю фильмы, которые видела много раз.

Физически я чувствую себя плохо, меня мучит беспричинная усталость, и я часами лежу на постели рядом с Сорайей. Мы без конца вспоминаем о множестве вещей, ставших теперь недоступными. Даже день рождения Дауда в октябре прошел тихо и незаметно, а платья, приготовленные к свадьбе, так и лежат в коробках - при талибах мы их никогда не наденем.

А ведь мы так любили праздники, свадьбы, вечера, когда собиралась вся семья и мы были свободны, и смеялись, и танцевали!.. Мы гуляли по улицам, заходили в магазинчики, покупали себе косметику, кассеты, книги... Возвращаясь после уроков, мы весело болтали с подружками... Те, что были посмелее, громко смеялись, проходя мимо мальчиков, шептались, обсуждая их внешность и одежду. Родители девочек, которым исполнилось пятнадцать или шестнадцать лет, начинали задумываться о свадьбе. Я всегда очень серьезно относилась к планам на будущее, думала, что выйду замуж, только если буду твердо уверена в своем избраннике, буду все знать о его прошлом, его семье. Но главное - любить будущего мужа. Я верю во всемогущего Аллаха, усердно молюсь, уважаю традиции нашего общества. Если будущий муж попросит, чтобы я, выходя на улицу, надевала платок или чадру, я соглашусь с легким сердцем, но на том моя готовность подчиняться его воле закончится - и родители поддерживают мои убеждения.

Я знаю, что в нашем обществе женщина не может жить без защиты и покровительства мужчины - отца, брата или мужа, в одиночестве у нее нет будущего. Я не отвергаю такую защиту, совсем наоборот, но мне нужны моя независимость и возможность мыслить свободно. Сорайя не замужем, иначе она не смогла бы работать стюардессой, но сестра не раз говорила мне, что выйдет замуж только по любви и только за человека, которого сама выберет. Ни отец, ни мама не хотят ничего нам навязывать, но сегодня всем нам не до брачных планов: ужасные времена, которые переживает страна, не слишком располагают к свиданиям с молодыми людьми.