Грудь четвертого человека - Феликс Рахлин

Но оптимист не знал обо мне то, что я сам знал слишком хорошо.

– Товарищ майор, вы сперва мою личную карточку посмотрите…

– А что там? – насторожился майор. Не спеши, читатель, порицать меня за самодонос: я знал, что просмотр личных карточек неизбежен, и не хотел разочарований – ни для себя, ни для него.

Майор ненадолго отлучился – а вернулся откровенно расстроенный.

– Да-а-а-а-а… – Он разводил руками, на лице было написано искреннее сожаление. – И отец, и мать – оба по 58-й… Если бы хоть кто-то один, а то – оба…

Так обрушилась тогда, не начавшись, моя журналистская карьера. Но я не сильно жалел, так как был нацелен сдать офицерский экзамен – и считал почему-то, что это можно сделать только в линейной части и на строевой должности. Мне и в голову не приходило, что среди "военных" специальностей есть и корректор типографии, и даже… библиотекарь!

Тут в зал вошел маленький офицерик с черными "подозрительно курчавыми волосами" (пользуюсь строчкой из "тюремного стихотворения моего отца). Громко представился:

– Капитан Рубинчик!

И стал набирать желающих в батальон связи, которым командовал. Я было записался, но он меня отбраковал, а всех моих земляков – зачислил. И тут же при мне они стали друг другу хвастаться:

– А меня Абрам купил

– И меня – Абрам!

А вот меня – не купил… Думаю, его отпугнула не столько моя личная карточка, сколько то, что и я также "Абрам".

Явление следующее: те же – и незнакомый офицер.

– Товарищи пополнение! – выкликает он крайне деловым, серьезным тоном. – Сейчас вам необходимо проделать следующую работу…

"Товарищи пополнение", все двести или триста человек, превратились в слух: что же это за работа нам предстоит? Оказывается:

– Вы все должны обрить себе лобки и подмышки!!!

Общий гогот, дружное ликование зала, но… ничего не поделаешь: работа есть работа. На свет извлекаются бритвы. "безопасные" станочки, мыльницы, кисточки – и зал превращается в странный гибрид парикмахерской и бани.

После "проделанной работы" нас и в самом деле ведут в баню. С готовностью расстаемся со своими лохмотьями, а на выходе из моечного зала каждый получает от стоящего здесь солдатика с ведерком какой-то жидкости тычок квачом в пах, тычок – в подмышки: это – дезинсекция.

(Забегая вперед,. скажу, что за всю службу в армии ни вши, ни клопа мне не встретилось. За единственным исключением,. о котором – в свое время (см. главу 33).

В просторном предбаннике нас последовательно обмундировывают: называешь свой размер – и получаешь из рук.специально выделенных каптенармусов – у одного – белье,.у другого – гимнастерку с шароварами, у третьего, четвертого, пятого – бушлат, шапку, сапоги с портянками… Все бы хорошо, но сапоги мне выдали, как потом оказалось,на два размера меньше!Еле втиснув ноги, легкомысленно решил: разносятся! Дело в том. что командовавший раздачей старшина покрикивал, торопил… Потом мы опять очутились в солдатском клубе, но уже не в спортивном, а в зрительном зале. Все вдруг стали одинаковыми – и одинаково потешными. То и дело слышны были возгласы:

"Иван! Це -ты? Тю, мать-перемать нехай, в жизни б не впизнав!" На каждом новеньком форма топорщится, топырится, комом стоит, а морды, все без исключения, еще совершенно штатские, детские, растерянные, ошалелые…

Между тем, покупатели, пришедшие пораньше, уводят свою добычу, а за остальными являются новые. Ко мне подходит молоденький лейтенантик с узкими белыми "медицинскими" погонами. Почему-то торжественно, как генералу, представляется, чуточку шепелявя:

– Старший врач зенитного полка лейтенант Мищенко. Окончил ленинградскую ордена такого-то и такого-то военно-медицинскую академию имени такого-то. Мне сказали, что у вас высшее образование.

Это правда?

– Ну, правда, – говорю. Он мне как-то сразу не понравился: трескучий и хвастливый. – Я окончил харьковский, без орденов, государственный педагогический институт имени Сковороды.

Сковорода его озадачила… Пришлось объяснить, что это фамилия знаменитого украинского философа и поэта. Лейтенант опять взбодрился:

– Хотите служить у меня в медсанчасти? Я бы сделал из вас отличного санинструктора!

…Этого еще не хватало! А как же со сдачей экстерном на младшего лейтенанта? Что же, мне медицину прикажут сдавать?

И я решительно говорю: нет! Хочу быть в строю, приобрести боевую специальность. Лейтенант с сожалением отступается от меня.

Тут раздалась очередная команда, нас вывели, рассадили по машинам и повезли куда-то в ночь – в один из дальних приграничных гарнизонов, где располагался зенитный полк танковой дивизии.

Глава8.Осень. Падают листья

Целый день нам отвели на отдых. Это слово в Советской Армии понималось весьма своеобразно: как синоним работы. Было как раз воскресенье, и нас то и дело выгоняли на улицу: подметать

"территорию". В октябре, как водится, в России листопад. Большие и маленькие тополя (а других деревьев, кажется, в военном городке и не было) ежесекундно роняли пожухлую листву. А начальству нравится, когда на земле ни соринки. Поэтому с утра и до вечера в такую пору года можно было видеть возле казарм, штабных и хозяйственных помещений преломленные в пояснице, согбенные долу фигуры солдат, с вениками в руках подметающих дороги, стадион, плац – все, что только можно подметать. Вот и нас заставили. Но метелок не дали: надо сделать самому – из чего хочешь.

Хотелось бы – из гибких прутьев лозы, из стеблей просяной соломы, как делают у нас на Украине. Но здесь этого материала не было. А был буйно разросшийся на пустырях, высохший без дождей бурьян. Будылья – огромные, с них осыпается всякая дрянь, от такого подметания толку – чуть. Но начальству, по пословице советских времен, не надо, чтоб ты работал – ему надо, чтоб ты мучился…

Кстати о начальстве: без него – нельзя. И нам его тотчас вручили, а нас – ему. Пополнение выстроили, сформировали по спискам взводы, отделения, а затем напротив нашего строя поставили личный состав полковой школы. Школа готовила сержантов для зенитно-артиллерийских подразделений танковых войск. Срок обучения – ровно год. Весь этот год курсантов обучали по всем предметам солдатской науки и по материальной части зенитной техники. Чтобы с сегодняшнего дня, с момента прибытия нового пополнения, они сами могли обучать молодых.

Целый год будущие младшие командиры под ярмом нелегкой солдатской муштры мечтали об этом заветном дне – и вот он наступил. Полковая школа – это 365 дней жизни строго по уставам. Если для остальных солдат полка бывают все же какие-то послабления, отступления от строгостей военного распорядка, то курсанта полковой школы гоняют, как сидорову козу. В воскресенье обычному солдатику нет-нет да и выпадет какая-нибудь фора: полежать, почитать, письмецо ли написать, в картишки ли перекинуться, в домино сбацать… А у курсантов – непременно кросс! Или – преодоление полосы препятствий. Или – еще какое-нибудь там метание гранат…

И вот, наконец. перед присвоением звания младшего сержанта настал период стажировки. Через несколько недель каждый получит должность где-то на батарее, в огневом взводе, где есть солдаты и постарше годом службы, – на них не поездишь. Взять реванш за год муштры, в полной мере вкусить сладость власти после стольких унижений можно лишь на новичках, на "карантине" (так нам теперь называться весь период прохождения "курса молодого солдата").

Назначение первого командира – для каждого новобранца момент знаковый. У выпускников полковой школы званий пока нет, но не именовать же их нам: "товарищ солдат", – ведь мы и сами – "товарищи солдаты". Поэтому нам велят обращаться к нашим непосредственным начальникам хотя и не по уставу, но – с чувством трепета: "товарищ командир".

В моем взводе зто – маленький, курносый, рыжеватый Фетищев. Потом я узнАю, что он – из Алтайского края, с окраины Барнаула. А командир моего отделения – неуклюжий, с туповатым лицом, украинец ОдОд. Но, кажется,. отделением он командует попеременно с худым, на волка смахивающим Балахановым. Одод деревенщина, с характером добродушным.

А Балаханов – из города Запорожья, у него взгляд, наметанный на еврейские физиономии, меня он сразу опознал – и стал придираться к пустякам. В казарме, готовясь по команде "перекур" выйти на улицу, я вытащил из пачки папиросу – и тут же товарищ командир Балаханов наказал меня нарядом вне очереди, заставив мыть пол. Оказывается, вытащить папиросу в помещении – грубейшее нарушение устава! – Да ведь я не курил в помещении! – Неважно. – А если б я закурил – вы меня посадили бы или расстреляли? – Не пререкайтесь, выполняйте приказание! (То есть: бери ведро с водой, тряпку – и драй цементный пол).

Прошло еще два-три дня, и повели нас вечером в баню. Темно – хоть глаз выколи, иду в середине строя и ровным счетом ничего не вижу, с непривычки все время спотыкаюсь. Балаханов на меня покрикивает. А по возвращении из бани я был вызван к начальнику карантина (он же и начальник полковой школы) – грозному майору Андрианову.