Тривейн - Роберт Ладлэм

— Значит, я в любом случае не получу вашей поддержки?

— Думаю, что нет, если быть откровенным, — кивнул Гамильтон.

Эндрю внезапно встал с кресла и возвратил собеседнику его любезную улыбку.

— Значит, джентльмены, я совершил ошибку. Примите мои извинения. Я зря потратил ваше время.

Резкость Тривейна изумила всех, включая Сэма Викарсона. Первым пришел в себя Гамильтон.

— Прекратите, Тривейн, сейчас не до игр. Да и вы, помнится, очень их не любили... Обстоятельства потребовали нашей встречи. Так что, пожалуйста, сядьте.

Эндрю сел.

— Какие обстоятельства?

В разговор включился Арон Грин:

— Президент не намерен баллотироваться на второй срок.

— Но он может и передумать, — возразил Тривейн.

— Не может, — заверил его Гамильтон. — Он серьезно болен, но это — строго конфиденциально. На мгновение Эндрю замер.

— Не знал... Я думал, это его личное решение.

— Что может быть более личным? — спросил Грин.

— Вы знаете, что я имею в виду... Ужасно...

— Итак, мы встретились, — Грин решительно завершил разговор о здоровье президента, — по велению обстоятельств.

Тривейн все еще думал о том, что человек в Белом доме серьезно болен, когда в разговор вступил Гамильтон.

— Как я уже сказал, мы были весьма разочарованы. Не то чтобы в вашей кандидатуре нет никаких достоинств — ничего подобного! Но, откровенно говоря, принимая во внимание все данные, мы на стороне партии президента.

— Non seguitur![4] А почему вообще моя кандидатура должна была вас так обеспокоить? И в оппозиции есть неплохие люди.

— Есть люди президента, — прервал его Грин.

— Не совсем вас понимаю...

— Президент, — Гамильтон помолчал, тщательно подбирая слова, — как всякий, сделавший работу лишь наполовину — работу, судить о которой истории, — страшно озабочен тем, чтобы его дело было продолжено. И он постарается воздействовать на выбор преемника: выберет одного-двух человек, готовых подчиниться его диктату. Это может быть вице-президент или губернатор Нью-Йорка, но мы не можем поддержать ни того, ни другого. Убеждения преемника роли не играют — только воля президента. Сами они не смогут выиграть и не выиграют.

— Это урок, который следует запомнить, — заметил Грин, по-прежнему очень прямо сидя в кресле. Руки его покоились на подлокотниках. — В шестьдесят восьмом году Хэмфри проиграл Никсону не потому, что был менее значителен, или у него было меньше денег, или еще почему-то. Он проиграл потому, что сказал по телевидению после его выдвижения кандидатом всего три слова: «Спасибо, господин президент». Эти три слова невозможно уже было вытравить.

В комнате воцарилось молчание. Тривейн вынул из кармана сигареты и закурил:

— Поэтому вы решили, что президент сделает все, чтобы его партия потерпела поражение?

— Именно так, — подтвердил Гамильтон. — И тут-то перед нами возникает дилемма. Тщеславие одного человека. Оппозиции остается только ставить на привлекательного кандидата, подчеркивая сильные черты его характера. Его независимость, если хотите, об остальном позаботится общественное мнение. У избирателей хороший нюх на марионеток.

— Так вы считаете, что у меня есть шанс?

— К сожалению, — подтвердил Грин. — У вас не слишком много соперников. Кто там еще? В сенате, в партии одни старики, из которых песок сыплется, ну, может, еще это громкоголосое отродье в грязных штанах. Правда, кое-какой шанс есть у Нэппа, но он так несносен, что скорее всего не пройдет. Белый дом наполнен ничтожествами. Вам могла бы составить конкуренцию горстка крупных губернаторов, но у них масса проблем с их собственными делами... Да-а, мистер Тривейн — господин заместитель госсекретаря, господин миллионер, президент фонда, председатель подкомитета. У вас масса преимуществ... Вы можете потерпеть крах на каком-то этапе, но вас вытянут снова, и вы выиграете в сравнении... Эти ребята из Национального комитета знали, что делают, когда вытащили на поверхность ваше имя. Проигравших они не любят.

— Мы тоже, — подвел итог Гамильтон. — Но независимо от того, кого мы любим, вы, Тривейн, — политическая реальность.

Тривейн снова встал, нарушая заботливо продуманную структуру треугольника. Он подошел к столику, взял свой блокнот в красном кожаном переплете и вернулся на место, остановившись рядом со своим креслом.

— Ваша оценка не совсем точна, джентльмены, но для начала ее достаточно... Вот доклад подкомитета. Через пять дней он будет представлен в Комиссию по обороне, президенту и специальным комиссиям конгресса. Доклад сокращен до шестисот пятидесяти страниц, плюс четыре тома документов. Более трехсот страниц посвящены «Дженис индастриз». Ей же — два тома документов... Дальше. Я понимаю ваше «глубокое разочарование» по поводу моей кандидатуры. Вы мне не нравитесь, мне не нравится то, что вы сделали, и я намерен вывести вас из игры. Просто? Capisce, как сказал бы один из ваших почивших коллег.

— Он не был с нами, — сердито прервал Тривейна Арон Грин.

— Вы его терпели, а это почти одно и то же.

— К чему вы клоните? По-моему, мы можем пойти на компромисс, — сказал Гамильтон.

— Возможно... Но это не тот компромисс, на который вы рассчитываете. Вам не удастся выйти из игры чистенькими. Ну, разве что вас устроит ситуация, при которой вы проведете остаток жизни вне поля боя, а может быть, и вне страны.

— Что-о? — Благодушие Гамильтона сменила ярость.

— Забавный вы человек, господин председатель, — добавил Грин.

— Не совсем, хотя слово выбрано довольно точно. Правда, может быть, использовано оно не по назначению. — Тривейн вернулся к покрытому льняной скатертью столу и беззаботно швырнул на него блокнот.

Первым заговорил Гамильтон. Голос его звучал жестко:

— Давайте говорить по делу, Тривейн. Ваш доклад губителен, не отрицаем. Однако не стоит отрицать и того, что он набит рассуждениями, предположениями, неубедительными догадками. Неужели вы хотя бы на секунду подумали, что мы к нему не подготовились?

— Напротив, в этом ни секунды не сомневался.

— Вы понимаете, конечно, что все ваши обвинения мы будем страстно отрицать. Потянутся месяцы, годы, может быть, десятилетия судебных разбирательств...

— Вполне возможно.

— Тогда зачем нам реагировать на вашу угрозу? Готовы ли вы к контрнаступлению с нашей стороны? Готовы ли провести годы, защищаясь и оправдываясь в судах?

— Конечно, нет.

— Тогда все мы в тупике. Но можем и договориться друг с другом. В конце концов, цели у нас общие — благосостояние Соединенных Штатов.

— Но понимаем мы под этим абсолютно разные вещи.

— Не может быть! — сказал Грин.

— Именно поэтому мы и отличаемся друг от друга. Вы не считаетесь ни с какими другими мнениями, кроме собственных.

Гамильтон пожал плечами, картинно возвел вверх руки, как бы признавая свое поражение.

— Мы готовы обсудить с вами наши различия...

— А я нет, — резко произнес Энди и встал. — С меня достаточно ваших определений, вашей эрзац-логики, ваших утомительных рассуждений, которые дают вам право реализовывать только свои цели. Нет у вас такого права! Вы пользуетесь им незаконно, вы его выкрали. И я намерен во всеуслышание заявить о том, что вы воры!

— Кто станет вас слушать? — сорвался в крик Грин. — Кто станет слушать человека, выскочившего на поверхность, чтобы мстить через двадцать лет!

— Что вы сказали?

— Двадцать лет назад «Дженис индастриз» отвергла и разорила вас! — Грин яростно тряс указательным пальцем перед лицом Тривейна. — И все эти двадцать лет вы только жалобно скулили! У нас есть доказательства!

— Вы мне отвратительны! — крикнул в ответ Тривейн. — Вы ничуть не лучше того человека, от которого только что отреклись. Но не обманывайте себя: и вы, и все ваши де спаданте сделаны из одного материала. «У нас есть доказательства!» О Господи! Сколько вы отдали ваших грязных денег этим слепым газетчикам?

— Ваша аналогия некорректна, Тривейн, — заметил Гамильтон, бросая укоризненный взгляд на Грина. — Арон слишком легко расстраивается.

— Еще как корректна, — возразил Тривейн, впившись руками в подлокотники кресла. — Вы просто старомодные интриганы, ведущие бесчестную игру в монополию. Что-то покупаете здесь, что-то там — подкупая, обещая и шантажируя. Вы собираете тысячи досье на людей, вы накидываетесь на них, как свихнувшиеся гномы! Один доказывает, что его идеи велики, как монументы, — как он там говорил? — храмы, соборы! О Господи! Какое самомнение! Другой... О да. Никаких льгот в предоставлении права голоса! Оно будет только у тех, кто действительно его достоин! Это не просто старомодно, это еще и недальновидно.

— Неправда! Никогда я этого не говорил! — Гамильтон резко вскочил, не в силах скрыть испуг.

— Отрицайте на здоровье! Вы прекрасно знаете, что я прав. В субботу я был в Хартфорде, Гамильтон, подписывал всякие там бумаги. По некоторым соображениям — может быть, не совсем четким, но достаточно основательным, — мне пришлось пригласить другого юриста. Мистер Викарсон, присутствующий здесь, уверил меня, что все в порядке. Пятнадцатого января губернатором штата Коннектикут было сделано соответствующее заявление. Теперь я — член сената Соединенных Штатов Америки.