Мария — королева интриг - Жюльетта Бенцони

— На вашем месте я воздержался бы от подобных разговоров. Я подписал мир с Филиппом IV и не отступлюсь от него, но он — король, и как король он не станет оправдывать ваши преступные намерения. Вы посмеете отрицать, что желали моей смерти, чтобы выйти замуж за принца?

— Выйти замуж за принца?

Она разразилась презрительным смехом, затем с убийственной интонацией произнесла:

— Невелик был бы выигрыш! Королева-мать мгновенно вспыхнула:

— Вы посмотрите только, какая наглость! Кем вы себя возомнили, чтобы позволять себе презрительно относиться к сыну Франции? Вы были бы весьма рады отдать ему свою руку, чтобы сохранить корону, если бы преступные планы ваших дружков все-таки осуществились! Вам должно быть стыдно…

— Это вам должно быть стыдно, вы, злая женщина! С тех самых пор, как мы с королем поженились, вы не переставали вмешиваться во все, что вас совсем не касалось, и прежде всего вносить разлад между нами, потому что вы не желали уступить мне первое место, подобающее супруге короля! Оставайтесь на своем месте, мадам, и забирайте с собой этого дурного священника, этого Ришелье! Порой я вообще сомневаюсь, а христианин ли он!

— Вы не знаете, что говорите, мадам, — оборвал ее король. — Обвинять другого — не лучший способ самозащиты. Кардинал служит мне, и служит верно.

— Он восстанавливает против вас знать, других монархов Европы и даже Святого Отца! — воскликнула Анна, быстро перекрестившись. — И он будет действовать так до тех пор, пока подле вас останется лишь прислуга, ибо он хочет изолировать вас, чтобы упрочить свою власть над вами! А ваша мать помогает ему в этом.

— Довольно, мадам! Прежде чем заниматься моей политикой, ответьте сперва на предъявленные вам обвинения. Так вы желали или нет моей смерти и…

— Нет, сир! Никогда! Бог мне свидетель!

С этими словами она вышла, не дожидаясь приглашения, и вернулась в свои покои, где ее поджидала Мария. Лишь увидев ее, Анна припомнила, что ее имя ни разу не слетело с губ Людовика XIII или Марии Медичи. Она не знала, тревожиться ей по этому поводу или радоваться, — в той ситуации, в которой она находилась, постоянное присутствие подруги было ей дорого, — но это умышленное молчание не предвещало ничего хорошего. Мария была того же мнения.

— Может быть, мое имя защищает меня, — предположила она, — а возможно, они лишь ждут, пока против меня будет достаточно доказательств, чтобы нанести мне удар наверняка?

— Возможно, мне следовало бы посоветовать вам бежать, моя козочка, но, признаюсь вам, мне недостает мужества: ваше присутствие теперь служит мне единственным утешением.

— Даже если бы вы приказали, я не оставила бы вас! К тому же это означало бы признать хоть в чем-то свою вину и подтвердить слова этого бедолаги Шале!

Пятого августа помолвка Гастона Орлеанского и Марии де Бурбон, герцогини де Монпансье, была освящена кардиналом Ришелье в часовне Нантской Оратории безо всякой пышности и в очень узком кругу. Марии де Шеврез пришлось присутствовать на этой церемонии, означавшей окончательное крушение всех ее планов. Бракосочетание состоялось на другой день в часовне францисканцев, все так же под руководством кардинала, который провел церемонию и отслужил мессу. Мария вновь присутствовала, кипя от гнева, который приходилось подавлять в себе.

Пятого августа Людовик XIII подписал также жалованные грамоты, учредив уголовную судебную палату, призванную судить Шале. Палата собралась на заседание одиннадцатого августа в одном из залов монастыря францисканцев.

«После необходимых формальностей были зачитаны процессуальные документы. На другой день генеральный прокурор потребовал вызова в суд целого ряда лиц с целью привлечения их ответственности, в частности: мадам де Шеврез, де Ла Лувьера, Буа д'Анме, Пюилорана и еще четверых. Палата на основании решений прокурора выдала постановление об аресте обвиняемых, отложив, однако, исполнение постановления до тех пор, пока оно не будет подписано королем. Людовик его не подписал…» (Луи Вонуа, «Жизнь Людовика XIII».). Мария, уже допрошенная кардиналом, была оставлена на свободе, но получила запрет покидать покои королевы, которая стала, таким образом, гарантом своей подруги. Восемнадцатого августа палата вынесла свой вердикт: Шале был приговорен к смертной казни. Согласно приговору он должен был быть казнен на следующий же день публично, его голова будет насажена на копье и выставлена у ворот Совту, а его тело, разрезанное на четыре части, будет привязано к виселицам, установленным на главных улицах Нанта. Кроме того, потомки его лишались дворянства и объявлялись простолюдинами, все его имущество, отмеченное клеймом бесчестия, конфисковывалось. А его леса подлежали вырубке на уровне человеческого роста…

Жестокость приговора больно ударила по гордости Марии. Она разразилась слезами, тем более горькими, что она получила последнее письмо, в котором приговоренный просил у нее прощения за то, что обвинял, оскорблял и поносил ее. Он должен был сказать это своим судьям, объяснить ревностью свой гнев: его убедили, что мадам де Шеврез его обманывала. Тогда, позабыв На этот раз о себе, Мария попросила аудиенции у короля. Ей ответили, что ей следует радоваться тому, что ее не принудили присутствовать при казни и что ею займутся позднее.

Между тем сразу же после ареста мать и супруга Шале, Шарлотта де Кастий, вот-вот собиравшаяся родить, приехали в Нант и поселились в деревне Буаспро. Приговор привел их в отчаяние. От полной безысходности герцогиня де Шале написала королю душераздирающее письмо:

«Сир, на коленях молю вас сохранить жизнь моему сыну. Пусть гибель дитя, которое я так любила и лелеяла, не омрачит тех немногих дней, что мне осталось прожить. Я отдала его вам, когда ему было всего восемь лет: он внук маршала де Монлюка и председателя Совета Жанэна. Наша семья всегда верно служила вам. Увы, зачем он не умер еще при рождении или от удара, полученного при Сен-Жане, или от какой-то иной опасности на службе у Вашего Величества!..»

Горе этой женщины тронуло короля. Он знал, что она потратила три четверти своего состояния, чтобы добиться для него должности хранителя королевского гардероба, но заговор против государственной безопасности был налицо — Шале признался во всем, хоть обвинения в покушении на жизнь короля и не были доказаны. Полное помилование было невозможно, как невозможно было привлечь Гастона. Сын герцога де Шале принадлежал к весьма знатной фамилии, чтобы смерть его могла служить примером. Смертная казнь была сохранена, но все остальные наказания отменялись: юный безумец будет обезглавлен, а его тело будет передано для погребения семье, за которой сохранятся и титулы, и имущество.