Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

У входа в ювелирную лавку, привалившись спиной к стене и мешая проходу, сидит на тротуаре нищий. Хозяин уже выходил сказать, чтобы проваливал, но тот и не подумал послушаться. Более того — сделал непристойный жест. А теперь, когда капитан поравнялся с ним, вскинул к нему голову:

— Гроза морей, подайте, Христа ради, чего-нибудь на пропитание. И Господь вам воздаст.

Нагловатый тон так противоречит жалостной умильности слов, а в насмешливом обращении сквозит злоба столь явная, что Пепе Лобо замедляет шаг. Обернувшись, быстро оглядывает нищего — немытые, спутанные седые космы и борода, возраста неопределенного: можно дать и тридцать, и все пятьдесят. На плечах латаный бурый бушлат, а засученная правая штанина в явном расчете на сострадательных прохожих открывает обрубок ноги, ампутированной под коленом. Короче говоря, один из тех многих попрошаек, которые обретаются, ища себе пропитания, на улицах Кадиса: время от времени полиция оттесняет их в припортовые окраинные кварталы, но день за днем они неуклонно возвращаются за крохами своей добычи сюда, в центр города. Капитан уже прошел было мимо, но вдруг остановился, заметив на предплечье у нищего голубоватую, поблекшую от времени татуировку — якорь, пушка, знамя.

— Где служил?

Нищий сначала смотрит на него непонимающе. Потом, сообразив, о чем его спрашивают, кивает. Глядит на свою татуировку и снова переводит взгляд на Пепе Лобо.

— На «Сан-Агустине»… Восемьдесят пушек. Командовал дон Фелипе Кахигаль.

— «Сан-Агустин» теперь на дне Трафальгарского пролива.

Гримаса, от которой перекосилось лицо нищего и приоткрылся щербатый рот, когда-то — в иные времена, а может, и в иной жизни — была улыбкой. С безразличным видом он показывает на свою культю:

— Не он один…

Лобо какое-то мгновение стоит неподвижно и молча.

— Помощи ни от кого не дождался?

— Отчего же? Супружница помогла… Правда, ей для того пришлось в шлюхи пойти.

Корсар кивает. Медленно и задумчиво. Потом достает из кармана монету в один дуро — старый король Карл IV, оборотясь вправо, смотрит с таким видом, словно все происходящее его никак не касается. Нищий с любопытством глядит на человека, подающего милостыню серебром. Потом, отлепив спину от стены, чуть приподнимается, с невесть откуда взявшимся достоинством прикладывает ко лбу два пальца:

— Старший комендор Сиприано Ортега, сеньор! Вторая батарея.

Капитан Лобо продолжает путь. Но теперь душа его полнится угрюмой горечью, которая неизбежно охватывает всякого, не понаслышке знакомого с превратностями «боя и похода», при виде другого моряка, влачащего убогую жизнь калеки. Но над жалостью и состраданием одерживает верх тревога за собственное будущее. За свою судьбу, которую превратности ремесла в любой миг способны сломать, пронизать пулей или осколком, перешибить обломком реи. Его мучительно гнетет острое осознание своей уязвимости, с которой время и удача — или неудача — ведут неторопливую игру, и в любую минуту партия может окончиться тем, что его, превращенного в жалкий отброс, вышвырнет на берег, в точности так, как выносит прибой на прибрежный песок обломки кораблекрушения. Кто поручится, что когда-нибудь и он, Пепе Лобо, не окажется в таком положении, думает капитан, удаляясь от нищего. И тотчас усилием воли приказывает себе больше об этом не думать.

В этот миг его взору предстает Лолита Пальма в черной тафте и с шалью на плечах — натягивая перчатки, с зонтиком под мышкой хозяйка выходит из дверей книжкой лавки вместе с горничной Мари-Пас, которая несет какие-то свертки и пакеты. Эту встречу никак нельзя назвать случайной. Капитан поджидает Лолиту уже полчаса — с тех пор, как покинул контору дона Эмилио в квартале Палильеро. Минуту назад он побывал в доме на улице Балуарте, и дворецкий, сообщив, что не знает, когда вернется хозяйка, направил его сюда. Сеньора Пальма собиралась в Ботанический сад, а потом в книжные лавки на Сан-Агустине или Сан-Франсиско.

— Какая неожиданность, капитан!

Она хорошо выглядит, отмечает тот. Такой я ее запомнил. Кожа еще не утратила упругой и мягкой свежести, лицо по-прежнему хорошо очерчено, глаза безмятежно спокойны. Голова непокрыта. Никаких украшений, кроме жемчужного ожерелья и простых серебряных серег. Собранные в узел волосы сколоты перламутровым гребнем. На плечах лежит турецкая шаль из тонкой шерсти — красные цветы по черному полю. Все это изысканно гармонирует со строгим черным платьем, туго перехваченным в тонкой талии. Кадисская порода, внутренне усмехаясь, говорит себе Пепе Лобо, сеньора с головы до пят. За милю узнаешь. Две с половиной — или сколько там: капитан в этих вопросах подкован не так, как в судовождении — тысячи лет истории даром не прошли ни для города, ни для его обитательниц. И разумеется, для Лолиты Пальмы — тоже.

— Добро пожаловать на берег.

Пепе Лобо снимает шляпу и объясняет, почему оказался здесь. Необходимо сегодня же утром уладить кое-какие формальности, и дон Эмилио просил его сперва проконсультироваться с нею. Он готов проводить ее до конторы. Или же явиться, когда будет назначено. Покуда капитан произносит все это, Лолита, запрокинув голову, смотрит в серое небо.

— Поговорим сейчас, если не возражаете. Пока не полило… В этот час я обычно прогуливаюсь.

Лолита, отправив горничную домой, глядит на моряка с таким видом, будто ждет, что с этой минуты решения должен будет принимать он. Поколебавшись немного, Пепе Лобо предлагает на выбор — ближайшая кондитерская или улица Камино, выводящая на Аламеду, крепостные стены и море.

— Предпочитаю Аламеду, — говорит Лолита.

Капитан, надевая шляпу, кивает, но — не без растерянности, которая одновременно и злит, и забавляет его самого. Тем, что голос внезапно стал хриплым. Тем, что мурашки пробежали по коже. В его-то годы! Никогда прежде не робел он даже перед самыми распрекрасными дамами. И его это неприятно удивляет. Спокойствие в устремленных на него глазах, безмятежная уверенность, с которой держится эта женщина — хозяйка, старший партнер, повторяет он себе дважды, выдерживая этот взгляд, — вызывает у него какое-то странное, блаженно-расслабляющее чувство сообщничества с нею. Ощущение проникнутой теплом близости — такой, что, кажется, можно совершенно естественно и просто протянуть руку и прикоснуться к ее шее, почувствовать под пальцами биение жилки, нежную прохладу кожи. Расхохотавшись про себя — причем показалось на миг, будто ее взгляд на миг сделался пытливо-вопрошающим, так что капитан даже подумал, не проступили ли этот смех и эта мысль у него на лице, — он дождался, пока эти неуместные мысли, отогнанные здравым смыслом, не отдрейфуют прочь.

— Вы в самом деле не против прогуляться, капитан?

— Совсем не против. С радостью.

Капитан, шагая слева от Лолиты по середине мощеной улицы, вводит хозяйку в курс дела. Не без усилий он берет себя в руки и сосредоточенно докладывает, что плаванье, можно считать, прошло успешно. Взяли пять судов, из них одно — французская шхуна под португальским флагом — оказалось особенно богатой добычей: шло из Таррагоны в Санлукар с грузом тонкого сукна, обувных кож, седел, шерсти и с корреспонденцией. Ее Пепе Лобо передал флотскому начальству. Все указывает на то, что за шхуну будет выдана изрядная премия. Четыре других корабля — две тартаны, фелюга и шебека — везли не такой ценный груз: сельдь, изюм, бочарная клепка, соленый тунец. На контрабандистской фелюге из португальского порта Фаро обнаружилось, впрочем, пятьдесят золотых унций[39] с клеймом короля Жозефа.

— И вот с этим возникли сложности в морском трибунале. Так что золото опечатали и отправили на Гибралтар, чтобы никто не мог его тронуть.

— Обошлось без потерь?

— Обошлось. Все сдавались по первому требованию. Только опять же эта фелюга вздумала заморочить нам голову — вначале подняла свой флаг, потом решила побегать с нами взапуски на отрезке от Тарифы до мыса Карнеро…

— Все наши люди целы и невредимы?

Пепе Лобо с удовольствием отмечает про себя, что она сказала «наши», а не «ваши».

— Все. Благодарю вас.

— О чем вы хотели посоветоваться со мной?

Французы напирают на Тарифу, объясняет он, и ее, кажется, ждет судьба Альхесираса. Они, похоже, намерены взять под контроль всю эту часть побережья. Говорят, что генерал Леваль с десятью или двенадцатью тысячами пехоты и кавалерии при скольких-то пушках осадил Тарифу или вот-вот обложит ее. Из Кадиса шлют туда все, что могут, но могут немного. Не хватает кораблей, англичане же делиться не желают и своих судов не дают. Тут еще и сложности со связью, с получением и отправкой депеш. Командующий флотилией дон Кайетано Вальдес говорит, что не может выделить для этого ни одной канонерской лодки.

— Короче говоря, «Кулебру» на месяц зачисляют в состав Армады.