Любовь и Рим - Лора Бекитт

О, вечная женская непредсказуемость! В эти минуты Ливия думала не о Гае Эмилии, не о том, повинен ли Луций в его изгнании, она задавалась другим вопросом: на самом ли деле она была нужна ему как спутница жизни, жена, любил ли он ее или усмирил свою гордость в угоду корыстным целям? И она знала, что никогда не получит ответа.

…Судно медленно огибало пустынные скалистые массивы, оно шло так близко к берегу, что Гай Эмилий мог отчетливо видеть коричневато-серые, морщинистые и сухие, как слоновья кожа, складки вулканических пород с редкими вкраплениями зелени на высоких уступах. Горячими волнами наплывали запахи – морской соли, острой и сладкой смеси можжевельника и сосновых смол, еще чего-то пронзительно свежего. Внизу скалы круто обрывались в спокойную, темную, мерцающую бликами воду, а за веслами тянулись бурлящие расписные, пенные следы.

Шел 717 год от основания Рима (39 год до н. э.), корабль плыл в Путеолы, где должны были состояться переговоры триумвиров с Секстом Помпеем: борьба с последним не была популярна в Риме, и после долгих колебаний триумвиры решили пойти на мир. Секста Помпея сопровождали спасшиеся на Сицилии изгнанники-аристократы и влиятельные вольноотпущенники: между первыми и вторыми не угасала многолетняя скрытая вражда.

Гай Эмилий вспоминал, как впервые увидел того, кто дал ему приют в своих владениях, облаченного в тяжелые, струящиеся по телу одежды цвета морской волны (покровителем Секста Помпея считался Нептун) и дубовый венок. Признаться, Гаю казался нелепым этот выставляемый напоказ ореол избранника богов и спасителя Республики. Он с почтением относился к религии как к средству поддержания государственного порядка, но у него вызывали усмешку торжественно-пышные обряды, а также мнимое благочестие тех, кто преследовал чисто политические цели. Имела ли вера в богов власть над совестью правителя Сицилии? Вряд ли.

Гай невольно подумал о Мелиссе, который маячил в толпе приближенных одного из высших военачальников армии Секста Помпея. Они не общались; при редких встречах очень сдержанно приветствовали друг друга. Гаю было обидно сознавать, что такое ничтожество, как Мелисс, сумело мгновенно приспособиться к здешней жизни, более того – занять довольно высокое место среди доверенных лиц правителя Сицилии, тогда как он сам… Возможно, он слишком хорошо чувствовал всю фальшь того, что происходило в окружении Секста Помпея? Тот пренебрегал мнением некогда пользовавшихся влиянием в Риме аристократов и в конце концов, собрал вокруг себя довольно разношерстную толпу вольноотпущенников, в основном людей без роду, без племени, превыше всего ценивших власть золота и уважавших только хитрость и грубую силу.

Все эти годы Гай держался в стороне от тех, кто добивался расположения правителя Сицилии, и вел скромную, отчасти даже суровую жизнь изгнанника. Секст Помпей радушно принимал проскрибированных, обеспечивал их жильем, домашней утварью, давал пару-тройку рабов, ссужал деньгами, но он не мог помочь заполнить пустоту, которая царила в душах тех, кто разом лишился всего, что составляло основу их жизни..

Прошел час плавания, и теперь Гай Эмилий мог разглядеть цветущие кустарники у подножия белых скал, узкие тропы, накаленные солнцем горячие гладкие выступы, а вдали – нежно золотившийся светлый камень стен множества зданий. Они были разбросаны, точно драгоценные жемчужины, по гигантскому складчатому полотну гор, в сиянии солнца почти сливавшемуся с голубым шелком неба. И он словно бы только сейчас понял, как сильно тосковал по всем тем красивым вещам, что окружали его в той, прошлой жизни, как устал без конца стискивать зубы и сжимать свое сердце в кулак.

Несколько месяцев назад в нем затеплилась надежда. Народ Рима требовал мира с Секстом Помпеем, а многие проскрибированные из числа патрициев желали вернуться на родину. И если соглашение будет достигнуто…

Гай представил, как вернется в Италию, в Рим, свободный, как ветер, для которого вся земля – дом, без гроша за душой, не имеющий родственников и связей, с клеймом прощенного изгнанника. Чем он станет зарабатывать на жизнь? Разве что найдет место писца в магистрате, будет ютиться в каморке под самой крышей и в лучшем случае сможет купить одного раба. Захочет ли и сможет ли Ливия разделить с ним такую жизнь? Гай вспомнил, как она бежала с ним в Грецию, без колебаний бросив все, не побоявшись никаких трудностей… Нет, она пойдет за ним до конца, несмотря ни на что, – он не мог потерять еще и эту, последнюю веру.

Они сошли на берег в Путеолах, и Гай рассеянно следил за тем, как разгружаются корабли, думая о том, что где-то там, в его снах, существует иное море, с другими берегами, море, которого нет, на котором ему никогда не побывать. И ему стало страшно при мысли, что многое из того, что прежде было частью его «я», может постичь участь этих снов.

Пока шли переговоры, он жил неподалеку, на одной из прекрасных вилл, где размещались и другие сопровождающие, бродил по городу, наблюдал и ждал. Он видел добродушного, грубоватого, жадного до власти и денег, неразборчивого в средствах Марка Антония и казавшегося нерешительным, в те времена имеющего славу неумелого полководца и не пользовавшегося особой популярностью Октавиана, и своего нынешнего покровителя Секста Помпея и приходил к выводу, что среди них нет того, кто мог бы восстановить благосостояние Италии. В конце концов он приметил человека, с которым несколько раз виделся в Риме: мужа подруги Ливий, Юлии, Клавдия Раллу, который служил в преторианской гвардии, и прибыл в Путеолы в качестве командира одного из отрядов охраны Марка Антония. Улучшив момент, Гай подошел к нему и представился. Они разговорились: Клавдию было интересно узнать правду о положении на Сицилии, а Гай истосковался по вестям из Рима. Они шли по центральной улице города, мирно беседуя, и сердце Гая сжималось от радостного ожидания момента соприкосновения с тем, чем он жил эти бесконечно долгих четыре года.

– Как думаешь, чем закончатся переговоры?

Стройный Гай Эмилий в легкой тунике и коротком плаще выглядел рядом с мощным Клавдием точно уж как рядом с удавом. Темные, почти лишенные блеска глаза Клавдия казались неподвижными на широком смуглом лице под низко нависавшими на лоб, круто вьющимися черными волосами. И его слова срывались с губ медленно, тяжеловесно, как камни.

– Будет заключен мир; возможно, изгнанникам позволят вернуться в Рим, но им трудно рассчитывать на большее. Отобранные у проскрибированных земли раздроблены, и не думаю, что наши правители возместят осужденным их убытки.

Гай закрыл глаза, подставляя лицо потокам солнечного света.