Скорпика - Грир Макаллистер

на ее лице с резкими чертами расплылась утешительная улыбка, – давай выясним.

Колдунья села на землю, поджав ноги, и жестом велела Эминель сделать то же самое. Они встали лицом друг к другу, Сессадон протянула руки к рукам Эминель, слегка обхватила их и позволила переплетенным конечностям мягко опуститься на землю. Земля была прохладной там, куда не проникал солнечный свет, и Эминель чувствовала ее прохладу под своими руками вместе с теплом другой женщины. Она все осознавала, все чувствовала. Наконец-то она узнает о своем всемогуществе. Наконец-то она сможет быть той, кем должна была стать.

– Давай начнем с чего-то простого. Спой.

– Что именно петь?

– Что угодно. Все, что первым придет в голову, – сказала Сессадон. Эминель закрыла глаза и открыла рот, напевая колыбельную, которую, как она помнила, пели ее мама и мужья ее матери, когда она была совсем маленькой, всего два куплета, которые она слышала много раз:

                    Арканка всесильные чары творит,

                    Перед истиной не устоять.

                    Стеклянная гладь пески поглотит,

                    Ты поймешь – я люблю тебя.

                    Арканка к магии воззвала,

                    И ответ за тысячу лиг,

                    Когда девочка девочке помогла

                    Мир тебе, о земля, усни.

Она потеряла себя в воспоминаниях, но когда пропела последнее слово, поняла, что колдунья опустила руки.

Эминель открыла глаза и увидела, что глаза другой женщины расширились. Она никогда не видела ее такой – испуганной, почти испуганной? Неужели?

Сессадон нерешительно сказала:

– В твоей песне… сильная магия.

– Всего лишь колыбельная.

– Это вовсе не колыбельная, – с силой сказала она. Она подумала и заговорила снова, немного более мягко: – Во всяком случае, не в моем детстве. Когда я была ребенком, люди умирали за этот стих.

– Что?

– Стихи не совсем такие, но части те же. Они изменились. Я полагаю, что за эти годы их учили и разучивали тысячу раз, и каждый раз они портились. Но эти слова – Эминель, ты больше не должна их петь.

– Не буду, если это опасно, – сказала Эминель.

– Опасность – это лишь перспектива.

Эминель призналась:

– Я не понимаю.

– И тебе это не нужно. Не сейчас. – Нарочито веселым, резким голосом Сессадон сказала: – Но я собиралась научить тебя кое-чему! Спой песню, не причиняющую вреда, вот что нам нужно. Спой «Моя мать была камнем».

– Я не знаю этой песни, – сказала Эминель, и тень беспокойства легла на ее брови.

– Вот, я научу тебя ей. – Сессадон запела тонким, но вполне сносным сопрано:

                      Моя мама камнем была,

                      Деревом был мой отец,

                      Я – стремительная река,

                      В моих водах найдешь свой конец.

Эта песня показалась Эминель гораздо более мрачной, чем колыбельная, которую она выбрала, но улыбка Сессадон оставалась широкой, а мелодия, безусловно, была простой для разучивания. Сессадон снова протянула к ней руки, слегка сжав их, и заставила ее снова и снова петь слова.

– Песня не так уж важна, – сказала Сессадон четко и достаточно громко, чтобы поющая Эминель ее слышала. – Она должна занять твой разум, чтобы ты могла освободиться от мешающих мыслей. Всемогущество требует от тебя многого. Я не буду лгать, Эминель; всемогущество – это отнюдь не чистый дар. Это вызов. Я помогу тебе совладать с ним, но это все еще очень опасно как для тебя, так и для других, поэтому ты должна тщательно следовать моим инструкциям. Хорошо?

Эминель кивнула, не переставая петь:

                       В моих водах найдешь свой конец.

                       Моя мама камнем была…

Сессадон надавила на руки Эминель так, что девочка не могла дать этому определение: не ущипнула или сжала, а именно надавила со всех сторон, хотя ничьи руки не могут полностью обхватить руки другого человека так равномерно. Давление было одновременно на костяшках, на тыльной стороне и ладонях, на кончиках пальцев и внутри ногтей – внутри? Каким образом?

– Не прекращай петь, – предупредила Сессадон.

                    Деревом был мой отец,

                    Я – стремительная река

                    В моих водах найдешь свой конец.

Давящее чувство распространилось по ее рукам вверх, набегая, покрывая ее, как мох, масло или вода, прямо на лицо, давление было везде, в глазах, носу и рту, и она боялась, что не сможет дышать…

– Пой, – хрипло сказала Сессадон.

Моя мама камнем была…

И тогда, впервые Эминель почувствовала свою силу. Она опьяняла.

Давление обращалось и внутрь, и наружу, наполняя ее, охватывая все вокруг, взмывая во все стороны одновременно. Все было самого чистого, самого прекрасного голубого цвета, и она была везде, и все жило в ней, дышало, пульсировало, соединялось, и все было голубым светом.

Она плакала, чтобы почувствовать его тепло, и плакала, когда оно покинуло ее, вся эта синева перешла в черное, потом в белое, а потом в пестрый узор из зеленого и коричневого вокруг нее. Она снова оказалась в своем теле, просто в своем теле, ее руки выскользнули из рук Сессадон и лежали на прохладной сухой земле. Девочка больше не пела. Она вообще не слышала никаких звуков.

Ее юное лицо блестело от слез, Эминель смотрела на Сессадон, не в силах выразить словами то, что только что почувствовала. Колодец силы, связь со всем и везде, это было так, как если бы свет расширял само ее существо. Этого было слишком много. И все же в каком-то смысле этого было еще недостаточно.

– У тебя потенциал больше, чем я даже могла вообразить, – сказала Сессадон. – Ты удивительная.

При словах колдуньи Эминель почувствовала в груди то, чего никогда не ощущала раньше: гордость. Вздымающуюся, растущую. Осознание всех этих возможностей внутри нее распространялось, как неконтролируемый огонь по иссушенному полю травы.

– Ты чувствуешь его? Свой потенциал? – спросила Сессадон.

И Эминель снова положила руки на ладони Сессадон, ее влажные глазки ярко блестели, и она сказала:

– Покажи мне больше.

29

Миссия

514 год Всея Матери

На севере Паксима

Азур, Тамура

Наблюдая за тем, как наконечник ее стрелы исчезает в горле первого врага, Азур дха Тамура наконец-то поняла, для чего она была рождена.

Она испытывала чувство удовлетворения на охоте, лишая жизни существ, но это было намного лучше: опьянение, которое пронизывало ее от кончиков пальцев до самого сердца. Она мгновенно пристрастилась к ощущению смерти, к тому, чтобы уничтожить жизнь, равную ее собственной. Она снова возблагодарила Скорпиона за то, что он привел ее к сестрам-воительницам, освободив от тех безымянных, хаотичных