Флоренский. Нельзя жить без Бога! - Михаил Александрович Кильдяшов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так же оголтело атаковал Кольман работу Флоренского «Мнимости в геометрии», которая вышла ещё в 1922 году. Основная часть этой книги написана в начале века, в годы учёбы автора в Московском университете. Но через двадцать лет был добавлен последний параграф — самый парадоксальный и дискуссионный. В нём Флоренский представил «Божественную комедию» Данте как особую модель мира, как воплощение средневекового понимания времени и пространства. Движение Данте с его проводником Вергилием — это путь нисхождения, который после преодоления узловой точки — Голгофы — становится путём восхождения: «Двигаясь всё время вперёд по прямой и перевернувшись раз на пути, поэт приходит на прежнее место в том же положении, в каком он уходил с него. Следовательно, если бы он по дороге не перевернулся, то прибыл бы по прямой на место своего отправления уже вверх ногами. Значит, поверхность, по которой двигается Дант, такова, что прямая на ней, с одним перевёртом направления, даёт возврат к прежней точке в прямом положении; а прямолинейное движение без переворота — возвращает тело к прежней точке перевёрнутым».
Это сложное перемещение Флоренский объясняет, привлекая современную науку. Теория относительности Эйнштейна, убеждён отец Павел, подтверждает средневековую мысль о конечности земного пространства и «самозамкнутости» времени. Но «на границе Земли и Неба длина всякого тела делается равной нулю, масса бесконечна, а время его, со стороны наблюдаемое, — бесконечным. Иначе говоря, тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость».
Только как возможен этот дантовский переход? Как возможны эти мнимые, отрицательные, величины в геометрии, это минус-пространство? Они возможны при скоростях, превышающих скорость света. Да, непредставимых в условиях Земли и недоступных рациональному сознанию, но не несуществующих. Это не земные, а небесные величины. При таких скоростях пространство ломается, как ломается воздух при скорости выше скорости звука, тела меняют свои свойства, становятся идеями, лишёнными объёма. Дантовская онтология — царство идей, царство не целей, а причин. Причины здесь первичны, и Первопричина, лежащая в основе всего, — Бог.
«Разрывая время, „Божественная Комедия“ неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки» — так завершаются «Мнимости в геометрии». Набравшись смелости, можно сказать, что эта книги не только в наследии отца Павла, но и во всей мировой культуре нагляднее других показывает, что между наукой, искусством и религией нет противоречий, что для гениального ума это взаимодополняющие области.
Также важно подчеркнуть, что Флоренского, обратившегося к Данте и католическому представлению о Божественном мироздании, никаким образом нельзя заподозрить в филокатоличестве. Для отца Павла здесь первостепенен общесредневековый тип культуры с его ориентацией на духовное. Студентам Академии он даже прочёл однажды лекцию на показательную в этой связи тему: «Преподобный Сергий — русский Данте и начало русского Средневековья». О границе земного и небесного мыслил он, когда, одновременно с «Мнимостями», говорил о русской иконе, обратной перспективе, писал «Иконостас».
Удивительно, но «Мнимости в геометрии» повлияли в первую очередь не на математиков, а на поэтов и писателей. Мотивы девятого параграфа «Мнимостей» можно уловить в финале «Мастера и Маргариты» Булгакова, когда воландовская свита, скачущая над землёй, меняет свой облик. Или в главе «Космос» поэмы «Путями Каина» Максимилиана Волошина:
Земля была недвижным темным шаром.
Вокруг нее вращались семь небес,
Над ними небо звезд и Первосилы,
И все включал пресветлый Эмпирей.
Из-под Голгофы внутрь земли воронкой
Вел Дантов путь к сосредоточью зла.
Бог был окружностью, а центром Дьявол,
Распяленный в глубинах вещества.
Неистовыми взлетами порталов
Прочь от земли стремился человек.
По ступеням империй и соборов,
Небесных сфер и адовых кругов
Шли кольчатые звенья иерархий
И громоздились Библии камней —
Отображенья десяти столетий:
Циклоны веры, шквалы ересей,
Смерчи народов — гунны и монголы,
Набаты, интердикты и костры,
Сто сорок пап и шестьдесят династий,
Сто императоров, семьсот царей.
И сквозь мираж расплавленных оконниц
На золотой геральдике щитов —
Труба Суда и черный луч Голгофы.
Вселенский дух был распят на кресте
Исхлестанной и изъязвленной плоти.
Но доля «беспощадной критики» досталась Флоренскому за тот труд ещё в 20-е годы. Удар нанёс Сергей Городецкий — акмеист, хлыст, а в итоге марксист, который отрецензировал «Мнимости» вскоре после прочтения ленинской работы «Материализм и эмпириокритицизм», которую воспринял как свой «подлинный университет». Это во многом объясняет язвительную риторику Городецкого: «Достаточно перекувыркнуться, и вы попадете на тот свет, „в царство идей Платона“. На подобном мракобесии Главлит поставил свою визу…»
Подобная риторика прозвучала спустя десять лет и в статье Кольмана. Всем естеством ненавидевший идеалистов — и математиков в лице учителя Флоренского Бугаева, и философов в лице Лосева, — он разносит отца Павла именно в их контексте, в качестве аргументов приводя: «…у Флоренского прямо сказано, что мнимое даёт нам возможности такой интерпретации, что в 4-мерном пространстве есть направление, по которому прямиком из нашей земной юдоли можно попадать в преисподнюю, направление, по которому Данте совершил описанную им в „Божественной комедии“ экспедицию. Здесь перед нами не только анекдот, хотя бы и действительно имевший место. Ведь эта книжка вышла при советской власти, и Флоренскому удалось совмещать её написание с пребыванием на руководящей научно-исследовательской работе в органах ВСНХ».
Почему же именно «Мнимости в геометрии» так привлекли в 20–30-е годы внимание недоброжелателей Флоренского? Привлекли настолько, что те забыли прежде более популярные работы — например, «Столп и утверждение Истины», — за которые можно было развернуть и не такую травлю.
«Мнимости в геометрии» могли осуществить ту самую «смену парадигм», которая всегда сопровождает великие эпохи. Эта работа Флоренского предлагала небывалую картину мира, где сопрягались дух и знание, религиозные прозрения и технические прорывы. Последовав ей, советская страна могла породить уникальный пример цивилизации и человека, равновеликий средневековому идеалу Флоренского. Этого не произошло. Тот, кто борется с Богом в сердце человека, не дал этому произойти.
За такое прозрение отцу Павлу отныне предстояло всё глубже и глубже спускаться по кругам ада. Но он знал, что за этим ждёт таинственная грань, а за ней — небесное восхождение.
Пока несём свои кресты
Ночь с 25 на 26 февраля 1933 года. В служебной московской квартире Флоренского обыск. Изымают книги, рукописи «У водоразделов мысли» и «Воспоминания о детстве», родовые армянские клинки — делают в протоколе грозную запись «холодное оружие». Среди свидетелей — старший сын Василий: он навсегда
