Калигула - Зигфрид Обермайер

На краю лагеря была сооружена деревянная трибуна, настолько высокая, чтобы каждый со своего места мог хорошо видеть происходящее. Калигула в своей обычной спешке назначил казнь обоих предателей на один день. Агриппину и Ливиллу принудили наблюдать за ней, стоя со связанными руками.

Гордо и спокойно поднялся Гетулик на возвышение, опустился на колени и склонил голову. Когда палач натренированным ударом отделил ее от плеч, Ливилла отвернулась, Агриппина же внимательно за всем наблюдала без видимого волнения.

Ее любовник Лепид, по жизни кутила и сластолюбец, даже и не думал молча встретить свой последний час. Он громко крикнул Калигуле:

— И ты скоро окажешься на моем месте, ты, старый развратник, любитель залезть в чужую задницу. Мы скоро с тобой…

Охранник ударил его эфесом по зубам. Лепид выплюнул кровь вместе с осколками зубов, выпятил зад в сторону Калигулы и принялся вихлять им, как дешевая проститутка. Палач схватил его за волосы и заставил склониться. Но Лепид не собирался вести себя смирно, и первый удар пришелся ему по плечу. Только после третьего удара голова его покатилась по деревянному настилу.

Агриппина прокричала Калигуле:

— Это было достойное прощание, ты его заслужил! Надеюсь, предсказание скоро исполнится!

Ее быстро увели, и толпа начала расходиться. Ни один не сомневался, что предатели получили по заслугам. Император и полководец должен быть строгим и справедливым, каковым и являлся Калигула в их глазах.

Император сразу же послал в Рим подробное сообщение о происшедших событиях. Сенат принес благодарственную жертву за его спасение и направил на Рейн делегацию, чтобы выразить свое поклонение божественному. К несчастью Клавдия Цезаря, именно ему поручили ее возглавлять.

Он пожаловался Каллисту:

— Почему не пошлют кого-нибудь помоложе? Я тяжело переношу путешествия, кроме того, я не уверен, что Калигула обрадуется моему появлению. Теперь, когда ты знаешь, что он хочет отделаться от меня… Возможно, он думает, что я тоже был замешан в заговоре, и прикажет меня потихоньку убрать. Только потому, что все сенаторы слишком трусливы, выбрали меня…

— Успокойся, Клавдий Цезарь! Мне все видится по-другому: поездка, наоборот, может стать для тебя выгодной. Возможно, император поручил кому-нибудь в Риме убрать тебя — прости мне ужасное выражение, но император сам употребляет его довольно часто. Если же ты окажешься в пути с официальной миссией, с тобой ничего не случится. И не торопись возвращаться! Притворись старым, больным человеком, которого утомило путешествие и которому необходимо поправиться в дальнем имении. Так мы выиграем время, Клавдий Цезарь, и, надеюсь, скоро наступят дни, когда мы сможем свободно вздохнуть — ты, я, изгнанные сестры императора, патриции, сенат, да и весь Рим!

Каллист владел даром убеждения, и Клавдий, немного успокоенный, отправился в дальний путь.

Прошло два месяца, а нога Хереи все еще оставалась слабой. Боль не уходила, и он едва мог ступить на ногу. Врач задумчиво качал головой.

— Не понимаю! Кости срослись, остался только обычный отек. Возможно, воспаление еще продержится какое-то время, к тому же зимнее время не благоприятствует заживлению. Будет лучше, если ты отправишься на Путеоли, к источникам. Советую тебе купаться там пять-шесть раз в день, причем твоя больная нога должна каждый раз не меньше получаса оставаться под водой. Как правило, в таких случаях скоро наступает ощутимое улучшение или полное выздоровление.

— Я должен сам за все заплатить?

Врач кивнул.

— К сожалению, трибун. Если бы это произошло на службе… Но не думаю, чтобы пребывание там стоило тебе слишком дорого. Я напишу распоряжение, и ты сможешь остановиться в военном госпитале, где тебе предоставят и еду. Тебе надо будет оплатить только ванны и дорогу.

— Но не настолько уж я бедный, — скромно сказал Херея.

— Дело не в этом. У вас, преторианцев, жизнь не самая легкая, и я считаю справедливой денежную поддержку в случае болезней. Итак, трибун, сделай как я тебе советую, и через несколько недель ты забудешь, что у тебя когда-то была сломана нога.

Херея обо всем рассказал Сабину, и тот тут же воодушевился.

— Я поеду с тобой! — закричал он. — Что может быть лучше возможности зимой понежиться на источниках?

Лицо Хереи засветилось от счастья.

— Я так рад, Сабин! Но как я попаду на Путеоли? Так долго скакать на лошади с больной ногой я не смогу.

Сабин отмахнулся:

— Не беспокойся! В том, что случилось с тобой, все-таки виновата моя семья, и я смогу хоть чем-то отплатить за твою дружбу. Мы наймем барку и спустимся на ней по Тибру до Остии, а оттуда до Путеоли нас домчит парусник. Когда прибудем на место, снимем виллу вблизи серных источников, так, чтобы ты мог добираться до них пешком. Мне тоже не повредит немного отдохнуть от Рима. Когда Калигула вернется, времени принимать лечебные ванны не останется.

— Тогда мы вместе будем служить во дворце, и ты станешь свидетелем, какие шутки император отпускает на мой счет, — с горечью произнес Херея.

— Не думай об этом! Займемся лучше приготовлениями. Когда мы отправляемся?

— После новогоднего праздника девятого января. Ко дню Марса, двадцать седьмого февраля, мы должны вернуться. Марсия не очень обрадуется…

— Мы вместе скажем ей. К тому же она будет довольна, когда получит обратно здорового мужа.

Херея улыбнулся и сказал со знанием дела:

— Ах, Сабин, ты никогда не был женат. Женщины часто мыслят совсем в другом направлении, нам, мужчинам, остается только качать головой.

Калигула долго думал, как отомстить Агриппине за происшедшее. Блестящая мысль пришла в голову неожиданно. Тела обоих казненных были сожжены, а прах помещен в бронзовые урны. Император разрешил семье Гетулика поставить его прах в родовой мавзолей, а с останками Лепида он поступил так, сказав Агриппине:

— Что ж, поскольку твой любовник переселился к Орку, его семейство захочет получить урну с прахом. Я разрешаю тебе доставить ее в Рим и передать им. Это значит, что все путешествие ты будешь держать ее на коленях. Потом вам с Ливиллой придется подождать приговора в городской тюрьме. Вы все меня недооценили, не так ли? Это может быть смертельным — недооценивать Бога. Я все слышу, все вижу, все знаю. Боги провожали меня сюда и поддерживали, и так будет и впредь.

Агриппина повернулась к брату спиной и сделала вид, что думает о своем. Правда, она слышала слова, но не осознавала смысла, поскольку ненависть к этому человеку, заполнившая душу, готовая разорвать тело, заглушала все остальные чувства.

Она и сейчас не оставляла надежды, что новые заговорщики изведут проклятого урода, про себя она называла Калигулу ослом, потому что тот оставил ее жить. Возможно, ей уже в Риме удастся вырваться из застенков? Только бы добраться до состояния, ведь купить можно было любого. Но она достаточно хорошо знала брата, чтобы догадаться, что он тут же присвоит все ее деньги и имущество.

Калигула хотел превратить в спектакль отправление сестер обратно в Рим и одновременно показать легионерам, что он не смог заставить себя отнять жизни у сестер-предательниц. Для них была подготовлена огромная телега, запряженная мулами, на которой они могли спать.

Охрану сестер Калигула поручил ста пятидесяти солдатам. Преторианцы выстроились, образовав коридор, и Агриппина с Ливиллой должны были пройти по нему, прежде чем подняться на телегу. Агриппина, как всегда, шествовала с гордо поднятой головой, держа в руках довольно тяжелую бронзовую урну с прахом. А Ливилла со дня казни погрузилась в молчание и хранила его по отношению ко всем.

Когда сестры заняли места, Калигула молча отвернулся, центурион подал знак и процессия двинулась в путь.

Через два дня прибыла делегация с поздравлениями из сената и попросила аудиенции императора. Калигула как раз разговаривал с Сульпицием Гальбой, новым легатом Верхней Германии.

— Значит, Гальба, ты уверен, что Гетулик обманул меня и никаких мятежников в Германии нет?

На суровом солдатском лице легата, про которого говорили, что он бережлив, неподкупен, ведет спартанский образ жизни, появилось подобие улыбки.

— Гетулик обманул тебя, император, чтобы тебя — в твоей отеческой заботе об империи — заманить в Германию. Вангионы по ту сторону Рейна ведут себя совершенно спокойно, это подтвердили офицеры твоих германских легионов. Нет ни малейшей причины предпринимать что-то против них.

— Но, Гальба, — почти заискивающе произнес Калигула, — я не могу вернуться в Рим, не оповестив народ о своей победе. Ты не должен думать, что я гонюсь за военной славой, но народ всегда идентифицирует себя с принцепсом и после его победоносного боя возвещает: «Мы победили!» Поэтому существует, я бы сказал, государственная необходимость… Ты понимаешь?