Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Я могла и ошибиться. Он говорил со мной на смеси французского с плохим английским.

— Если Антонэн меня будет звать, ма, придешь, хорошо?

Не заботясь о внешнем виде, Элизабет прямиком направилась к двустворчатым дубовым дверям, ведущим в гостиную. Ей казалось, еще немного — и она раздвоится. Одна половинка, «примерная мать», страшно злилась на вторую, обожавшую Жюстена настолько, что готова была отдаться ему здесь и сейчас. Прежде чем войти, она придала лицу высокомерное выражение — чтобы сразу и окончательно его обескуражить.

— Наконец мы можем поговорить, моя принцесса! — сказал Жюстен, вставая с кресла возле широко открытого окна.

— Пожалуйста, не называй меня так. Это смешно. Родители использовали это прозвище, когда я была маленькая, но сейчас оно меня смущает.

После столь ледяного приема Жюстен не стал, на французский манер, расцеловывать ее в обе щеки.

— Ма сказала, что в воскресенье ты уезжаешь, — сказала она.

— Нет. Я, наверное, плохо подобрал слова. Я купил билет на английский пароход, он отплывает в субботу, в полдень, с остановкой в Гавре. Остался бы еще на неделю, но это невозможно. Сразу по прибытии я отправил телеграмму Сидони, нынешней замковой экономке. Указал название гостиницы, в которой живу, чтобы она, если что, могла мне сообщить. И вот сегодня я получаю известие: дела плохи, Ларош при смерти. Даже не знаю, успею ли я вовремя вернуться.

— Какая разница? Ты же не будешь его оплакивать, верно?

— Да, но, несмотря на все его проступки и то, что он сделал с тобой, он остается моим родителем, который дал мне все сыновние права. В последние годы он переменился. И я даже имею слабость думать, он меня любит. Но хватит об этом, это мои проблемы. Как Антонэн?

Броня, в которую Элизабет так поспешно облачилась, треснула при одном упоминании о сыне. Она заломила руки, глаза наполнились тревогой.

Жюстен нашел ее волнующе красивой — бледная как полотно, с неубранными волосами, в розовом атласном пеньюаре, босая.

— Жар никак не спадает. Антонэн спит, но это не хороший сон. Мы как раз ждем доктора Фостера.

— Элизабет, могу я посмотреть на мальчика?

— Зачем?

— Я слышал, во французском квартале сейчас эпидемия кори. Вчера я там прогуливался, ради удовольствия поговорить на родном языке. Все вывески на французском, так что я чувствовал себя почти дома.

Элизабет была озадачена, колебалась. Все еще во власти алогичных сомнений, она почти боялась вести Жюстена к кроватке своего ребенка.

— Будь это корь, Чарльз Фостер, дипломированный врач, ее бы диагностировал, — предположила она. — В школу Антонэн пока не ходит. Как он мог заразиться?

И, честно сказать, я впервые слышу, что в Нью-Йорке есть французский квартал.

— Антонэн мог подхватить болезнь в Сентрал-парке. Он сидел рядом с девочкой на карусели, — заметил Жюстен.

— Ты прав. Хорошо! Если настаиваешь, идем!

Она провела его в детскую. Ставни там были закрыты, окна тоже. В комнате царили скорбный полумрак и жуткая духота. Мейбл подскочила, как если бы не хотела подпускать Жюстена к кроватке.

— Не стоит входить, сэр! Мальчик плохо себя чувствует, — сказала она. — Он тяжело дышит, весь в испарине. Лисбет, нужно везти его в больницу!

— Ма считает, что надо отвезти Антонэна в больницу, — перевела Элизабет дрожащим голосом.

— Позволь дать совет, — отвечал Жюстен. — Ему полегчает, если проветрить комнату и обтереть его мокрым полотенцем. На ферме, где я проработал много лет, в Обетерре, двое хозяйских детей заболели корью. Мать очень волновалась и обратилась за советом к знахарке, женщине доброй и разумной. Первое, что она сделала, — заставила их открыть все окна, благо было лето, и почаще обмывать маленьких больных прохладной водой. Еще она поила детей отварами липового цвета и таволги. Жар спал, и со следующего дня самочувствие их стало улучшаться. Худшее было позади. Элизабет, ты отдаешь себе отчет, как жарко в комнате? У Антонэна, скорее всего, болит голова, и состояние можно облегчить, положив на лоб, шею и грудь салфетки, смоченные прохладной водой.

— Но это его убьет! — испугалась молодая женщина. — Доктор сказал: никаких сквозняков!

— Элизабет, высокая температура может быть в его возрасте очень опасна.

Мейбл следила за разговором с легким раздражением, не понимая ни слова, но когда Жюстен стал открывать окна, всполошилась.

— Прошу, не делайте этого! — вскричала она.

— Ма, я доверяю Жюстену. Он объяснил, зачем нужно проветривать комнату. Не волнуйся, пожалуйста. На улице прекрасная погода.

В детскую тихонько вошла Норма — спросить, не нужна ли помощь. Элизабет попросила ее принести тазик с водой и полотенца.

— И приготовь, пожалуйста, отвар липового цвета. Мы покупали для па на прошлой неделе.

Домоправительница поспешно удалилась. Первым делом она принесла тазик и полотенца. При виде испуганного лица Мейбл Норма рискнула высказать свое мнение:

— Думаю, этот господин все говорит правильно, мэм! Мама лечила нас с братом так же, когда мы болели корью. Я могу ухаживать за Антонэном, потому что уже болела и для меня корь не заразна. Но вы с Лисбет можете заразиться.

— Спасибо, Норма. Ты меня успокоила, — сказала Элизабет, у которой действительно отлегло от сердца.

Чарльз Фостер явился к Вулвортам час спустя, вместе с Эдвардом, который уехал из своей конторы в Флэтайрон-билдинг раньше обычного. Доктор очень удивился, найдя комнату Антонэна ярко освещенной и проветренной.

— Что это значит? — сухо поинтересовался он. — Лисбет, дорогая моя, вы забыли мои рекомендации?

— Нет, что вы! Я перестала им следовать, и сыну стало легче. Жар совершенно точно уменьшился, и он с удовольствием пьет настой липы, который мы ему даем. Норма подсластила его медом, и мой ангел почти перестал кашлять.

Эдвард с недоверием присмотрелся к мальчику. Антонэн, который уже не спал, слабо ему улыбнулся.

— Привет, деда, — прошептал он.

— Здравствуй, мой хороший! Ты выглядишь бодрее, но лицо все равно красное, — вздохнул мистер Вулворт.

— Ваша неосмотрительность меня огорчает, Лисбет, — буркнул доктор, приступая к осмотру маленького пациента.

Фостер внимательно изучил состояние слизистых во рту, осмотрел торс мальчика, руки и ноги. Время от времени коротко задавал Антонэну вопросы, все более удивляясь ответам.

— Я придерживаюсь прежнего диагноза, — проговорил он наконец. — У Антонэна мигрень, которая постепенно проходит. В ротовой полости у него нет пятен, которые свидетельствовали бы о кори. Может идти речь о другом инфекционном заболевании, менее заразном и менее опасном, — краснухе, которую еще называют «немецкой корью», потому что впервые была описана немецким терапевтом Хофманом.

— Эдвард, ты слышал? Прекрасная новость! — воскликнула Мейбл, укрываясь в объятиях супруга. — Кажется, Антонэну лучше. И все благодаря Жюстену, который считает, что самое важное — поскорее