Твой час настал! - Федор Шахмагонов

В станах Заруцкого, Трубецкого и Ляпунова имелись соглядатаи Гонсевского, что готовы были служить хотя бы и чёрту, лишь бы иметь сиюминутную выгоду.

У Гонсевского надежда на избавление — приход под Москву короля. Но его уже известили, что король возвращается в Польшу. Оставалась надежда поссорить ополченцев Ляпунова с казаками Заруцкого и гультящими людьми Трубецкого. В этом темном деле — советчики у Гонсевского Федька Андронов и Михаил Салтыков.

Федька Андронов и Михаил Салтыков через своих людей подбросили Заруцкому мыслишку. Король ушел по своей королевской нужде в Польшу, Владислава на царство дать отказался, приберегает московский престол для себя, да тому никак не сбыться. А к чему бы искать, то, что без трудов в руки идет? Есть венчаная на царство царица Марина Мнишек, она же и польская княгиня. Нику-да она из королевской воли не уйдет. Марине слудует взять взять царский венец не из рук ополчения, а из рук короля. При ней тогда благоволение и поддержка всей Речи Посполитой, а там, как Бог даст...

Заруцкий внимал соблазнительным речам, не очень-то соблазняясь. Отыскивал в них свое. А свое — лишь бы состоялось возведение Марины на престол, а там и вправду — «как Бог даст»! А Бог на Руси всегда давал ляхам путь чист обратно в Польшу.

Заруцкий ответил подосланным доброхотам, что пока Ляпунов стоит во главе земского ополчения, сговор с поляками невозможен. Федька Андронов и Михаил Салтыков тут же присоветовали Гонсевскому убрать Ляпунова руками казаков. Они и дьяк Грамотин указали и способ. Польские разъезды не раз перехватывали грамоты Ляпунова в города. Дьяк подделал руку Ляпунова. Оставалось сочинить за него ему во вред. А тут вот она и подсказка. Будто дьявол подстерегал свой час.

Строгости Ляпунова к казачьему разбою вызывали среди казаков ропот. Казаки упрекали Заруцкого, что поддался он Ляпунову и нет казакам житья от земских.

По указу Ляпунова, когда казака ловили на разбое, тут же его ставили на расправу. По суровости времени — казнили. Уже не однажды схватывались земцы с казаками, застигнутыми на разбое.

И вот оно — вылезло. Казаки наехали на Николо-Угрешкий монастырь. Взяли монастырскую казну, ободрали с икон серебро, уволокли утварь и погнали со скотного двора коров. Ватага в двадцать восемь человек. Не успели выйти за монастырскую ограду, прихватила их земская сторожа. Вел ее человек суровый и скорый на расправу с разбоем — Матвей Плещеев. Схатились было казаки со сторожей, да Плещеев водил с собой не менее сотни умелых ратников. Казаков перевязали, награбленное вернули в монастырь. Судили грабителей на месте. В Москву не повели. Оттащили к Москве-реке и утопили. Такую казнь называли «посадить в воду».

В казачьих таборах раздались вопли. Казаки прибежали к Заруцкому и требовали, чтобы он выдал Ляпунова на суд казачьего круга. Грозились убить Ляпунова без суда.

Гонсевский тут же узнал от лазутчиков о раздоре между земцами и казаками.Федька Андронов и Михаил Салтыков получили от него указание действовать. Грамотин сочинил от имени Ляпунова грамоту к земским людям, в которой казаки назывались лютыми врагами земства и предписывалось их «сажать в воду». Заканчивалась грамота словами: «когда Бог даст, Московское государство успокоится, тогда мы истребим этих злых людей».

В плену у Гонсевского находился казак из табора атамана Заварзина. Заварзин уже не раз просил отпустить этого казака в обмен на пленных поляков. Казака доставили к Гонсевскому.

— Иди к своему атаману, — сказал Гонсевский. — Скажи всем казакам, что мы казакам друзья. А враг у нас один — московские дворяне и земские воеводы. Передашь атаману грамоту в которой Ляпунов сказывает, как он собирается обойтись с казаками.

Заварзин, получив из рук своего казака грамоту, пересланную Гонсевским,  призвал попа расстригу. Поп читал вслух при казаках. Заварзин потирал руки, хватался за саблю.

— Теперь мы его, бляжьего сына достанем! Ныне Ляпунов не отвертится. Будет ему ведомо, как казаков в воду сажать! Мартыныч, наш атаман, из-за Маринки ему спускает, а нам, что Маринка, что ее сын без нужды! Мы и без них с Москвой управимся!

Понесли письмо к Заруцкому.

— Узнать бы, — сказал он, — чьей рукой писано?

Сличили грамотку с грамотами, которые писал своей рукой Ляпунов. Сходилось. Порешили созвать казачий круг и пригласить на круг Ляпунова держать ответ.

25-го июля собрался казачий круг. Заруцкий уехал с Трубецким будто бы по ратной нужде. Верховодили атаманы Заварзин и Карамышев. Зачитали письмо. Разнесся тысячеголосый крик: 

— Призвать Ляпунова!

— Смерть изменнику!

Гремели выстрелы, сверкали сабли.

Послали за Ляпуновым. Ляпунов идти в круг отказался. Земские воеводы скликали к шатру Ляпунова ратников.

Из Кремля, с колокольни Ивана Великого, Гонсевский наблюдал за казаками в зрительную трубу. У Яузских ворот нарастало столкновение земцев с казаками. Давно накапливалась взаимная вражда, настал час ей выплеснуться. На радость полякам вот-вот между казаками и ополчением могло развернуться сражение.

Ляпунов увидел, что предотвратить кровопролитие и спасти ополчение можно только явившись в казачий круг. От казаков пришли новые посланцы во главе с дворянином Сильвестром Толстым. Он поклялся, что соблюдет Ляпунова. Ляпунов пошел успокоить казаков.

Завидев Ляпунова круг взревел. Карамышев вскочил на телегу и кричал:

— Мы собрались узнать правду и судить! Убить то, вовсе, полдела!

Выхватил из-за пазухи грамоту и  сделал знак рукой, чтобы Ляпунов поднялся на телегу.

— Вот, твоя грамота по городам. А сказано в ней, чтобы по твоему повелению избивали везде казаков!

Ляпунов протянул руку за грамотой. Карамышев отвел его руку. Грамоту поднес к глазам Ляпунова.

— Твоя рука?

Ляпунов поглядел и ответил:

— И грамота не моя и подпись не моя. Это наши враги сотворили!

— А казаков под Николой Угрешским, кто в воду сажал?

Казаки взревели. Столкнули Ляпунова с телеги. Атаман Ржевский попытался его заслонить, его отпихнули. На Ляпунова обрушились сабельные удары. Рубили с плеча, а рубить умели. Иван Ржевский крикнул:

— Остановитесь!

Зарубили и Ржевского.

Пролилась кровь, схлынула ярость. Суровые и жестокие люди, привыкшие к разбою, далеко не все ожидали такого исхода нисколько не похожего на суд.

Сильверст Толстой вышел из круга, вскочил на коня и помчался к стану Ляпунова. За ним погнались, но уже вышли к нему навстречу рязанцы. Толстой успел крикнуть:

— Прокопия зарубили!

Выстрел свалил его коня. Рязанцы схватились с казаками. Рязанцев было больше, они опрокинули казаков, но не погнались за ними.

В рязанском стане трубили тревогу, в казачьем кругу были барабаны.

Гонсевский опустил зрительную трубу и сказал:

— Московитам надо дать бить друг друга, они до этого большие охотники.

Но рубки между земцами и казаками в тот час не состоялось. Развязать ее не оказалось вождей ни у тех, ни у других.

Отпевали Прокопия Ляпунова в церкви Благовещения на Воронцовом поле.

Останки рязанского воеводы уложены в дубовый гроб. Гроб закрыт и забит костылями, чтобы не видели, как изрублен преславный русский витязь, чтобы не дала нового всплеска ненависть земских на казаков.

У изголовья гроба князь Трубецкой и атаман Заруцкий. На их лицах скорбь, в душах того и другого ликование. Знать бы им, что в могилу с телом Ляпунова уходит и их звездный час. Они же видели, лишь избавление от соперника их вожделениям.

Закончилась панихида. Гроб опустили в могилу у церковной стены. Положили тяжелые каменные плиты. Ополченцы и казаки разошлись по своим станам и таборам.

Опустилась ночь, прикрыв звездным пологом свершившуюся еще одну беду на Русской земле. Даст ли Бог, что источатся беды и эта беда будет последним наказанием за грех нелюбви и раздора между русскими людьми, что предались дьявольскому искушению ненависти к ближнему.

Тихо потекла ночь над землей, как текут по земле воды. Последняя ночь согласия между русскими людьми, установленного сильной рукой рязанского воеводы. Нарушившие Христову заповедь «не убий», уже никогда не обретут спокойствия, ожидая возмездия за свершенное. Казакам отныне бояться мести земцев, земские люди утратили доверие к казакам. Разрасталось взаимное отторжение. Чья же рука остановит эту разрастающуюся вражду?

Земские полки таяли на глазах. Земские люди разбегались. То не с руки и Заруцкому и Трубецкому, да не им остановить этот разбег.

В Александровской слободе под Переяславлем разбойничал Ян Сапега. Отбивал обозы, что шли из замосковных городов в ополчение, грабил тех, кто еще не был до нитки ограблен. Его конница топтала последние посевы.