Аппетит - Филип Казан

Я расставил все на столе перед собой. Я не мог спать: до пира меньше дня, чересчур много возбуждающих средств, девушка в моей постели тихо всхлипывает во сне. Так что я спустился в кухню, чтобы кое-что сделать. У меня есть все нужное: миски для порошков – оранжевого, белого, черного, желтого, красного. Яйца. Где-то здесь должна быть кисть. И мой нож. Доска не подготовлена: грунтовки здесь нет. Но должно получиться. Я разбил яйцо, отделил желток, проткнул осевший золотой шарик и дал сокровищу вытечь в блюдце. Немного пигмента на кончике ножа, вмешиваем медленно. Плохо, порошок слишком грубый, но я капаю на отталкивающую массу уксусом и снова перемешиваю. Попробуем желтый. Лучше. Черный хорош, просто уголь из очага.

Дерево гладкое от долгих лет использования в работе и ошкуривания песком. Я быстро сделаю набросок, а потом раскрашу. Желтые волосы, розовая кожа, зеленое платье. Фигуры, обретая форму, вставали за сучками и стыками досок. Мальчик, протягивающий руку. Девочка… Как она вообще выглядела? Я помнил ее волосы, все эти упругие кудряшки, и изящный скат носа. Какие смешные вещи застревают в моей голове. Я крепко зажмурился, пытаясь вспомнить что-нибудь еще: запах, вкус. Тессина…

– Маэстро!

Шаги по плиткам. У меня остается достаточно времени, чтобы бросить на стол мокрую тряпку и все стереть.

– Маэстро! Это вы? – Это Барди, ночной стражник. – Что вы делаете?

– Ничего, Барди! Просто навожу порядок. Завтра пир… Нужно нарезать кое-какого мяса. Мой отец был мясником, знаешь ли.

Но он не слушает. Он уже ушел. Я постукиваю по мискам, чтобы пряности осели. Вглядываюсь в воздух в поисках чего-то: воспоминания, еще одного призрака. Ее нет. Я шлепаю на стол кусок влажного алого мяса и склоняюсь перед работой.

На семнадцатый день апреля все было готово для пира. Все получилось именно таким, как я воображал. Проходя мимо меня в палаццо Борджиа, Папа Сикст чуть кивнул мне – мы уже встречались, хотя он не видел моего лица. Как и его племянник, граф Джироламо Риарио, горделиво выступающий позади его святейшества. Граф, однако, меня проигнорировал, глядя мимо кончика своего длинного носа на собственные щегольские туфли. Никто из прочих не был мне знаком: трое вельмож с супругами и французский кардинал. Я провел гостей в пиршественный зал, и хотя Папа не ахнул (другие ахнули), я отметил с некоторым удовлетворением, что его тяжелая поступь на мгновение сбилась, когда он увидел, что ожидает на столе.

Потому что это выглядело точь-в-точь как голый золотой мужчина, лежащий на спине, или, скорее, труп: мастер призвал все свое искусство и сделал лицо с полуоткрытыми глазами и губами, обнажающими зубы. Все было как в жизни: от жил, выпирающих на мышцах рук, до крайней плоти на члене. Я поставил свечи в ногах и головах, а вместо столовых приборов подал гостям Борджиа хирургические инструменты.

Гости расселись. Две женщины неистово краснели и обмахивались веерами, не то с отвращением, не то с восторгом, а мужья подталкивали их и указывали на детали, задерживаясь, естественно, на пенисе. Орландино начал свой привычный танец вокруг стола, поднимая крышки и размахивая ножами и вилками всевозможных форм и размеров. Когда все крышки сняли, я с облегчением увидел, что гости наклонились вперед и смеются – от восторга, не отвращения, – потому что я не был полностью уверен, насколько точно представил себе вкусы публики. Я стоял в конце зала, чуть дрожа. Днем я почувствовал себя настолько чудовищно изможденным, что принял настойку дикого мака – довольно крепкую настойку, и довольно много. Я выдохнул, глубоко и неровно, когда подняли крышку-голову, открыв небольшую горку превосходно зажаренных ягнячьих мозгов, припущенный телячий язык, по бокам два свиных уха в желе и два глаза, сделанные из языков нерожденных ягнят, обернутых вокруг вареных и разрезанных пополам перепелиных яиц.

Потребовалось двое слуг, чтобы поднять крышку с золотого туловища. И тут я получил от стола настоящее «ах!». Две бараньи грудные клетки стояли вертикально, ребра сходились в середине. На горле – несколько блюд из зобных желез: жареные, в пироге, перемешанные с розовыми лепестками – в античном стиле. Я сделал сердце из листьев красной капусты, заключающих в себе начинку из постной свинины, ветчины, телячьего вымени, орешков пинии, чеснока, шафрана и прочих специй, все вместе сварено в ткани, словно клецка. Легкими служили отваренные крылья гигантского ската. Ниже – смесь жареной печени и почек, а под ними огромная спираль дымящейся кровяной колбасы. Наконец, прекрасная минога, вместе с круглой тупой головой (с которой я осторожно оттянул кожу, чтобы открыть идеальный круг усеянного зубами рта), возлежала между двух припущенных в вине и покрытых сахарной корочкой фиг. Одна из женщин указала на это пальцем и взвизгнула.

Но теперь гости громогласно требовали, чтобы подняли все крышки, и я подал знак. Послышалось еще больше восклицаний, и мне показалось, что я увидел редкую улыбку, скользнувшую по обычно бесстрастному лицу Борджиа, когда его гости принялись указывать на все составляющие по очереди. В одной руке прятался жареный морской угорь с жареными артишоками в качестве пальцев, а в другой – ряд фаршированных гусиных шей. Бедрами служили куски косули, голенями – зайцы с вынутыми костями, фаршированные и зажаренные на вертеле, а каждую ступню представлял омар в панцире.

Орландино оказался вовсе не хирургом. Было неприятно видеть, как он бахвалится и крутит инструментами, встряхивая золотыми кудряшками и расчленяя мой съедобный труп: вот он ободрал угря, чья темная до синевы шкура разошлась над истекающим паром белым мясом. Ребра, разделенные коротким ножом, сердце, разрезанное на тонкие кружки. Прошло совсем немного времени, и тело оказалось таким же разодранным, как бедняга, которого при мне резали в боттеге Мелоццо. Его святейшеству, отложившему парочку мозгов, накладывали второе блюдо – бараньи ребра и кусок колбасы. Его племянник подъедал угря-руку. Кардинал Борджиа повернулся и наградил меня еще одной едва заметной улыбкой.

Это был вечер без танцев, хотя кардинальские музыканты все время пиликали и дудели модные пьесы, так что мне не очень-то много пришлось делать – истинная удача, потому что я едва стоял на ногах и старался как можно больше прислоняться к стене. Буфетчик подал сахарные скульптуры гербового дуба делла Ровере, скрещенные ключи Папства, и – я настоял на этом, даже снабдил его моделью – прискорбно примитивный человеческий скелет, в половину обычного размера, сидящий на сахарном троне и подносящий сахарный нож к собственной руке. Послышалось еще больше возгласов, а потом – треск сахарных костей и плеск вина, наливаемого в кубки.

Пир его святейшества продолжался допоздна, потом Папа, его племянник и кардинал Борджиа удалились во внутренние покои кардинала, а остальные гости отправились по домам. В моих услугах больше не было нужды, но еще многое требовалось сделать. Я сжевал еще чуть-чуть орехов кола, что вполне меня взбодрило. Удостоверился, что кухня заперта, пиршественный зал вычищен, дорогая посуда убрана. Съел пару оставшихся мозгов, хотя они и кремовые внутренности стали скользкими и чуть отдавали мокрой собакой. К тому времени, как я сел проверять дневные счета, мои глаза болели и пульсировали, а по углам поля зрения мелькали неприятные вспышки. На шее билась жилка, а волосы чувствовали себя так, будто я пытался выпрыгнуть из собственного скальпа.

Но мой день пока еще не закончился. Я знал, что наверху меня ждет девушка, присланная ублюдком из Рионе Монти. Он почуял слабину, потому что недавно ночью я немного увял – временно, конечно, и все исправило быстрое втирание мускатного ореха, который щипался как черт, но привел член в чувство. После этого проблем не было, но с той ночи хозяин борделя взял меня в осаду всерьез. Еще провалы – и он примется забрасывать удочку насчет исключительных привилегий, официального представления и покровительства, иначе моя репутация начнет подгнивать, как некупленная скумбрия на ступеньках Портико д’Оттавиа. Моя рука дрожала, пока я готовил себе небольшую дозу тонизирующего из запертого аптекарского ящичка под моим столом: каннабис, шафран, настойка окопника, мед, гвоздика и калган. Любой из ингредиентов мог сработать и один, но зачем рисковать? Я добавил чуть больше каннабиса, просто для надежности.

Девица, довольно плотная, с копной намасленных и завитых волос, убранных золотыми лентами, дремала, когда я вошел, что меня вполне устраивало. Но когда я закрыл за собой дверь, она сонно приподнялась на локте. На ней была только свободная кисейная сорочка, и одна большая веснушчатая грудь выпала из выреза. Я поклонился, как ни нелепо это выглядело, и прошел к очагу, встал на колени, взял полено… Внезапно мое лицо оказалось совсем близко к огню. Как это случилось? Я помотал головой, бросил полено на угли, осторожно подул. Очень осторожно. Угли засветились – каждый как дверь в чудесный раскаленный, расплавленный мир. Я наклонился ближе. В этом угольке люди или птицы? Цветы зазмеились по дымящемуся полену.