Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

Бауэр осветились счастливой улыбкой. — Здесь удивительно вкусный чай, они добавляют в него земляничный лист и чуть-чуть мяты. — Она заглянула ему в лицо. — Мне, конечно, очень приятно, дорогой Максимилиан, что вы пригласили меня. Но отчего вы не позвали девушку, с которой я вас видела? Такая очаровательная русская девушка.

—Она не смогла, — помолчав, сказал Чуешев и добавил: — Она уехала.

—Да? Жаль. — Фрау Бауэр обнадеживающе пожала его руку: — Но она вернется.

—Конечно… — сказал он. — Я на это надеюсь.

Виклунд покинул «Морис», когда часы пробили шесть раз. Он пересек площадь, по Розенгассе спустился к набережной и не спеша пошел вдоль реки. Неожиданно он замедлил шаг. Взгляд его привлекла пара у парапета на другой стороне Лимматквай.

Мужчина крепко обнял женщину, оба замерли в долгом поцелуе. Вот он оторвался от своей подруги, которая была удивительно хороша, повернулся и, улыбнувшись, приветливо помахал ему рукой. Виклунд не ошибся — это был Франс Хартман с новой красоткой. Виклунд поднял воротник и, не отреагировав на жест Хартмана, быстрым шагом продолжил свой путь.

На следующий день рано утром Хартман приехал в неприметный отель «Кроне» на набережной Лиммата. Он подошел к консьержу и попросил вызвать Арви Франссона.

—Минуточку, — сказал консьерж и набрал номер на телефоне: — Алло, месье Франссон? Вас ожидают в холле отеля. Да, здесь. — И, обратившись к Хартману, спросил: — Ваше имя, месье?

—Лофгрен.

—Вас ожидает месье Лофгрен.

Через десять минут по лестнице спустился Франссон, с распаренным перед бритьем подбородком, забывший снять с шеи полотенце.

—Что-то случилось, Георг? — удивленно спросил он.

—Случилось, — сказал Хартман. — Давайте присядем.

Они прошли в тихий угол и сели там в кресла. Хартман достал из внутреннего кармана открытку и протянул ее Франссону:

—Вот это я нашел в своей почте вчера вечером. — Он выдержал паузу: — Проще было прислать ко мне электрика или сбить машиной на пустынном шоссе.

Франссон покрутил открытку в руках, потом сказал:

—Вы можете подождать меня здесь минут десять? Я отлучусь в свой номер.

—Конечно.

Спустя пятнадцать минут Франссон спустился к нему, по-прежнему небритый, но уже без полотенца на шее, в пиджаке и очках в золотой оправе на узком, как у во́рона, носу. «Болтал по телефону», — подумал Хартман.

Франссон сел напротив. Какое-то время он собирался с мыслями. Потом уткнулся в лицо Хартмана своими светло-стальными глазами и, медленно подбирая слова, произнес:

—Вот что я вам скажу, Георг. Я, конечно, не верю Виклунду. Но… если каким-то образом вы все-таки контактируете с УСС, то у нас к вам имеется просьба: вы сообщите там, что уже в ближайшее время Швеция готова будет приступить к работам по созданию собственного атомного оружия.

Все время, пока говорил Франссон, Хартман чуть заметно кивал, но когда Франссон умолк, он сказал:

—Я вас не слышал, Арви.

—Это хорошо. — Франссон поднялся на ноги и протянул Хартману руку. — Уже сегодня Виклунд будет отозван в Стокгольм.

Цюрих,

19 марта

Хартман шел на встречу с преемником Анри Бума. В ровном стуке своих каблуков по булыжной мостовой он угадывал звук похоронного марша по пропавшему стоматологу. Сомнений в том, что его нет в живых, не осталось. То, что Бум, несомненно, вывалил им, то, что он знал, играло Хартману на руку. События последнего месяца однозначно указывали на связь Хартмана с американской разведкой. Только это и мог передать им несчастный Бум.

Встреча была назначена в маленькой, сонной таверне на северной окраине Цюриха, где никто, кроме местных, не появлялся. Хартман плохо знал этот район. Машину на всякий случай он оставил за пару кварталов от места встречи.

По пути он на минуту задержался на площади, примыкающей к набережной, по которой со смехом бегали дети, развлекаясь тем, что прыгали по лужам, обдавая друг друга сверкающими на солнце брызгами. Рядом остановилась благообразного вида женщина в возрасте, близком к пожилому, и тоже уставилась на ребят, скрестив на груди руки.

—Месье любит детей? — спросила она с умильной улыбкой.

—Да, мадам, — ответил Хартман, — гляжу на них и вспоминаю собственное детство.

—А у месье есть свои дети?

—Сын. Совсем еще мальчишка.

—Прекрасно, — просияла дама. — Моей внучке два с половиной годика. Сегодня я ее покормила кашей с вареньем и ягодами. Она поела и знаете, что она сказала: «Жизнь хороша!» Нам всем нужно учиться у наших детей.

—Вы совершенно правы.

—Который ваш мальчик?

—Он сейчас далеко, мадам. Но я его скоро увижу.

—Передайте ему вот это. — Она порылась в сумочке и протянула Хартману марципановую фигурку зайца.

—Благодарю вас. Непременно передам. Всего хорошего.

Хартман приподнял шляпу и продолжил свой путь. В запасе было еще семь минут, поэтому он не спешил, да и теплая солнечная погода не располагала к спешке. Вот и нужный переулок, тихий и безлюдный. Трактир со странным названием «К птичьим волосам» в подвале старинного амбара. Хартман толкнул массивную, обшитую кованым железом дверь.

Информация о преемнике Бума прилетела от Шелленберга. Хартман особо не гадал, кто это может быть, но тут ему пришлось удивиться. В глубине пустого зала под низким арочным сводом сидел не кто иной, как штурмбаннфюрер Шольц собственной персоной. На нем был не первой свежести пиджак с безвкусным галстуком в красно-синюю полоску. Он пил чай из узкого английского чайника. Вилка и нож лежали строго перпендикулярно краю стола. В ногах крутился белый шпиц.

Замедлив шаг, Хартман подошел к нему. Шольц отнял чашку от губ и приветливым жестом предложил занять место напротив.

—Пожалуйста, не удивляйтесь, господин Хартман. Присаживайтесь, прошу вас. Что закажете? Здесь отличный чай. Давненько такого не пил. Аж в переносицу отдает! Знаете, хороший, крепкий чай слегка отдает в переносицу. Как глоток свежего горного воздуха.

—Пива, — сказал Хартман подошедшему кельнеру, сел и молча уставился на Шольца.

—Вы, наверное, несколько удивлены, — повторил тот, приложив к губам салфетку. — Признаться, я тоже. Не думал в самом конце войны оказаться в такой обстановке. Тишина, спокойствие, скука. А в Берлине сейчас — у-у-у — всё горит, всё горит. Бомбят чуть ли не каждый день. Разрушения страшные. Еще немного — и от нашей столицы останутся одни воспоминания. Да разве только от столицы! Мне довелось проезжать через Дрезден — там такое — улиц нету, церкви, дома́ — вообще ничего. Пустыня!

—Ваша