Отблеск миражей в твоих глазах (СИ) - De Ojos Verdes

Проходим десяток метров и сворачиваем за угол, Мила распахивает первую дверь.

— Он вздремнул, — огорчается. — Но будет рад тебя видеть, когда очнется. Подождешь немного?..

Дико сомневаюсь, что мое присутствие обрадует его. И пожимаю плечами, мол, а что еще остается делать.

Я хочу поговорить с ним, это не визит вежливости.

— Ты не против, если я спущусь в кафетерий минут на десять? Задолбала эта палата, давит на меня, — почти по-детски честно признается Адамова-младшая, заламывая свои ухоженные густые брови в просительном жесте. — Я принесу тебе кофе, хочешь?

— Не надо, спасибо. Иди, конечно. Я посижу.

— Мама тоже скоро должна прийти, но я вернусь раньше! Постараюсь! — это она воодушевленно обещает, уже исчезая в дверном проеме.

Я вздыхаю. Ну да, только мамочки вашей здесь и не хватает для моего полного комфорта…

Оглядываюсь. Если бы не больничная койка, помещение вполне можно было бы принять за жилую однушку, настолько хорошо здесь всё обустроено.

Игнорирую диван и приближаюсь к Марату. Левая рука загипсована и зафиксирована, чтобы он ею не шевелил. Лицо — в разы хуже, чем у Барса. Более отекшее, цветное, в корочках засохших ран. На одном ухе что-то типа повязки.

Это настолько чудовищно, что вызывает оторопь. Я думала, хуже моего отражения в зеркале после операции тогда ничего не будет… Оказывается, я просто не видела в живую избитых людей.

— Насмотрелась? — вздрагиваю, услышав внезапный вопрос в тишине.

Следом Адамов приоткрывает глаза и фокусирует на мне заторможенный взгляд.

Я ощущаю сочувствие и… злость.

— Привет. Значит, не спишь…

Он не отвечает. Сканирует с небрежной надменностью. Скорее, это эффект от его лежачего положения и слишком раздутых век, которые невозможно раскрыть полностью.

— Не думал, что муж, — делает паузу, многозначительным тоном выделяя статус Барса, — отпустит тебя сюда… Или… дай угадаю: он не в курсе.

Сухо киваю.

— А я не думала, что мне придется общаться с тобой в подобном ключе. Зачем ты это сделал, Марат? Неужели детские обиды стоили того, чтобы оказаться в таком положении?..

— Детские обиды? — парень очень удивлен. — Ты… Шахерезада, ты серьезно? Считаешь, у меня с ним какие-то гештальты?..

— Соперничество, — подтверждаю скупо. — Нездоровое.

Адамов уставляется на мое лицо в хмуром неверии.

— Надо было запереть тебя в своей комнате на празднике Милы и официально заявлять о намерениях… — мои щеки стягивает вниз от этого неожиданного откровения. — А вообще… еще там, в универе, просто запихнуть в машину и увезти, пока ты скромно отмахивалась. Тогда у меня был реальный шанс. Я знаю, что тоже нравился тебе.

Я крайне теряюсь. В тотальной растерянности автоматически опускаюсь на кровать одним бедром и озадаченно сверлю Марата недоверчивыми глазами. Это что за несвоевременные признания?

— Я даже не помню Барса в своем детстве, какие у нас с ним могут быть вопросы? То, что его мать моя мачеха, не наша с ним тема. Я не верю, что ты действительно не понимаешь, в чем кроется проблема…

— В чем? — переспрашиваю тупо.

— В тебе. В чем же еще?

— Ты напрасно пытаешься убедить меня в том, что истинная причина всей этой истории — я, — фыркаю снисходительно. — То есть, хочешь сказать, вокруг тебя закончились красивые девушки? Или те два года, что мы не общались, ты тосковал и вспоминал обо мне? Господи, что за нелепость…

— Говорю же, надо было действовать жестче. И у тебя не возникало бы никаких сомнений… Я идиот. Продолбал тебя.

— Прекрати…

Я вскакиваю и отхожу на несколько шагов, усиленно моргая. Мысли хаотично толкаются в голове.

— Прекратил, — покорно соглашается. — Теперь точно прекратил.

В голосе столько сожаления и уязвленности… и весь Адамов настолько сломленный…

Я была уверена, что у них старые счеты. Новость о том, что Марат испытывает ко мне что-то… что-то настоящее, сшибает.

— Не хочу это слышать, — шепчу испуганно.

— И зачем ты пришла?

— По-человечески просить тебя не заводить дело во имя нашей… короткой дружбы. Я не хочу, чтобы произошедшее хоть как-то отразилось на карьере Барса. На качестве его жизни. А сейчас… я не понимаю, есть ли у меня моральное право об этом говорить. Мне казалось, что я в твоей игре лишь инструмент. Но если ты честен, и всё случившееся — из-за меня, то…

Замолкаю под его горькое хмыканье.

— Даже так, во имя короткой дружбы… — тянет Адамов с напускной веселостью и выдыхает с шумом, продолжая уже совершенно иным тоном:

— Ты зря пришла, Шахерезада. Никакого дела не будет, живи спокойно.

— Но…

— Я же не тюбик какой-то заявы катать… Жаль, что ты именно так и думаешь.

— Заявление ведь есть…

— Со вчерашнего вечера его нет. Я заставил отца всё замять. Можешь идти…

— Ты что здесь делаешь?!

Оборачиваюсь на гневное шипение, сталкивалась с бешеными глазами влетевшей Назели:

— Кто тебя сюда впустил? — бушует неистово и стремительно налетает. — Вон! Пошла вон отсюда!

— Мама… — цедит Марат.

— Я тебя предупреждала, что от него одни беды! — она не слышит сына, продолжая свирепствовать в мою сторону. — Посмотри, что он натворил! Чуть не убил человека! Эти проклятые гены! Звериные! Гадкие! Нравится тебе? Полюбуйся!

— Мама!..

— Я не допущу, чтобы ему всё сошло с рук! Я добьюсь наказания! Ты меня слышишь, глупая девчонка? Беги, пока у тебя есть такая возможность!

— Как Вы когда-то?.. — бросаю холодно.

Женщина вытягивается от нанесенного оскорбления и скрежещет зубами, буквально топя меня в своей ненависти.

— Вон! — её голос резко садится на эмоциях. — Вон! Катись к своему уголовнику, раз настолько тупа!

— Лус… — Адамов пытается сгладить углы, но я останавливаю его взмахом ладони.

— Выгоните меня, даже если я пришла к Вашему сыну? А если я хочу остаться… насовсем?

В палате воцаряется гробовая тишина. Жгучие глаза напротив застывают в немой ярости.

А я, склоняя голову набок, беззастенчиво рассматриваю ее, чувствуя, как вся моя неприязнь куда-то улетучивается.

Потому что она — действительно никто. Эта незнакомка, подарившая мне любимого человека, причастная к его рождению, но не жизни. Никто.

— Ты что себе позволяешь? — звенит возмущением Назели.

— Я так и думала, — жму плечами и одариваю ее милой улыбкой. — А как же предложенная Вами помощь?..

— Какая помощь? — Марат повышает интонации.

Адамова хватает мое запястье и выпихивает наружу, захлопывая за собой дверь. Ее не останавливают грозные крики сына. Женщина тащит меня дальше, но я вырываюсь через пару шагов и тру покрасневшую кожу.

— Чтобы я тебя больше не видела рядом с ним! Он уже и так пострадал достаточно по твоей вине! Не позволю! Ты поняла меня?! Убирайся!

Её красивые, но искаженные в истерике черты вызывают во мне отторжение. Я понимаю, что она потеряла себя в новом приступе страха и стараюсь говорить без попыток задеть:

— Марат пострадал исключительно по своей вине. Потому что посягнул на чужое. Знаю, Вам не особо интересно, но Барс тоже получил немало увечий. И инициатором был не он. Хоть в Вашу голову это втиснуть будет сложно, я повторю: вся вина за случившееся лежит на Марате, Барс защищался. Ваш сын провоцировал его, слал мне цветы и подарки, а потом сам же и зацепил Барса…

— Я сказала, уйди отсюда! Не желаю ничего слушать! — орет на весь коридор.

— А придется, — отбиваю спокойно, но жестко. — Я надеюсь, это наша последняя встреча, поэтому выскажусь. Вы, вся ваша семья, безумно надоели уже. Именно вы к нам и лезете с переменным успехом. Не мы — я или Барс. А вы. Всё то плохое, о чем Вы меня предупреждали, исходит только от вашей семьи. Барс же — лучшее, что со мной случилось. Потрясающий подарок жизни. Он удивительный, заботливый, надежный. Он нежный, преданный, внимательный. Достойнее него никого нет! Образ, который Вы себе придумали двадцать лет назад, вообще ни разу не про него. И, знаете, что? Я Вас понимаю.