Джентльмены-мошенники (сборник) - Эрнест Хорнунг

Сомкнуть глаза на пару часов на койке в общежитии – и довольно будет для бывалого рыбака! Так он думал, стянув ботинки и ремень, убаюкивая себя раздумьями, к какой наживке располагает погода – к креветке или к мотылю. Но не тут-то было!

Много позже в своей карьере патрульный Ноль-Ноль-Четыре не раз приводил новичкам этот ночной инцидент в пример: мол, никогда и ни при каких обстоятельствах начинающий патрульный не должен действовать по собственному усмотрению! Это допустимо для капитанов и даже иногда для лейтенантов, но что касается патрульных – для них действия при любых обстоятельствах расписаны в маленькой синей книжечке. В нашем примере следовало применить правило дорожного движения номер двадцать шесть. Если бы патрульный выполнил свой долг и арестовал этих ночных пташек, то на рассвете ему пришлось бы явиться в суд, чтобы засвидетельствовать их правонарушение. Судья выслушал бы три первых слова, объявил бы: “Десять долларов!” – и патрульный Ноль-Ноль-Четыре, пустившись со всех ног, поспел бы сначала на восьмичасовой паром, а затем и на девятичасовой поезд в Хьюгенетс и всласть нарыбачился бы, несмотря ни на что. Правила дорожного движения не просто так писаны, даже в два часа ночи на Нассау-стрит!

Так или иначе, когда, невзирая на дороговизну, мотыль поборол креветку, патрульного Ноль-Ноль-Четыре вдруг разбудил такой ужасный шум, что казалось, вот-вот посыплется штукатурка. Об пол бухнуло множество ног в одних носках, так что двухэтажные койки содрогнулись; из общей комнаты через дверь доносились отрывистые выкрики и приглушенные команды.

Оружейный залп, донесшийся откуда-то с улицы, подсказал сквозь сон, что у тротуара их с шумным нетерпением ждет полицейский фургон. Наш патрульный упал в свои ботинки, нацепил пояс с дубинкой, подхватил револьвер и шлем и присоединился к толчее в холле. Когда до него дошел черед в перекличке, он крикнул “Здесь!”, защелкивая пряжку пояса; по пути на улицу, спотыкаясь о ноги товарища спереди, он застегивал рубашку; и только залезая в зеленый фургон – который при большой необходимости может вместить сорок человек и доставить их куда потребуется со скоростью сорок миль в час, – обнаружил, что драгоценные сигары выпали из-за ремешка шлема.

– Сидер-стрит! Оцепление! От Уильям до Бродвея! Плотными рядами! Чтобы никто не проскочил!

Кто-то прокричал это лейтенанту, повисшему на подножке, – и они сорвались с места и сделали первый поворот на такой скорости, что все чуть не попадали. На Уильям-стрит фургон начал выщелкивать полицейских, как горошины из стручка. Патрульный Ноль-Ноль-Четыре вывалился на Нассау и замер на месте – таков был приказ! Никого не пропускать. На расстоянии двадцати футов стоял следующий полицейский, затем следующий – и так далее. Ни один из них не понимал, что происходит.

Ни гари, ни дыма, обычно сопутствующих такому ночному переполоху, в воздухе не наблюдалось. Не было и воя пожарных сирен – этого жуткого звука, во мраке ночи похожего разве что на вой пантеры, засунувшей голову в какую-нибудь расщелину, – который к этому моменту уже был бы должен смешаться с ревом полицейских фургонов. Но трезвон, какой стоял трезвон! Звенело отовсюду! Быстро, медленно, тихо, гулко – утренний воздух сотрясался от возмущенных сигналов тревоги!

– Резерв первого участка! Сомкнутым строем – вперед! Беглый шаг! – раздался рев рупора со стороны Бродвея.

Патрульные сомкнули ряды и побежали. У Бродвея их перенаправили на север. На Мэйден-лейн их снова расставили цепью на расстоянии двадцати футов друг от друга, от Бродвея до Уильям-стрит.

– Чтоб ни одна душа! – ревел рупор. Но не успело утихнуть эхо, как к оцеплению подъехал маленький полицейский автомобиль. Вышли двое: окружной инспектор и с ним некто в штатском. Этот второй орал во всю глотку:

– Нет! Вот черти! Кто вас послал на Мэйден-лейн? Третий кабель перерезан! Перебросьте оцепление на Фултон-стрит!

Не успели запыхавшиеся резервисты передохнуть, как им устроили пробежку в двести ярдов вверх по Бродвею. Уже на Фултон-стрит их поджидал авангард разведчиков с Парк-роу – журналисты тоже тяжело дышали, а некоторые так торопились, что забыли пальто и шляпы.

– Дальше дороги нет! – объявил лейтенант, выбежав навстречу.

Тут же засверкали серебряные звезды и полицейские карточки[101], посредством которых журналисты и проникают первыми на места захватывающих происшествий, что случаются в нашем пятимиллионном городе ежечасно, невзирая на время суток.

– Да будь вы хоть архангел Гавриил во плоти! Дальше никому нельзя! У нас приказ! – взревел лейтенант, поймав одного ретивого малого за шкирку и отшвырнув его в подворотню.

– Но вот же кто-то с той стороны идет! – возмутился один из журналистов. Все обернулись. К оцеплению бежал молодой человек, хлопая на ветру пелериной своего ольстера.

– Дальше нельзя! – рявкнул лейтенант, преградив ему путь.

– С чего вдруг? Меня пропустил инспектор Уигенд на Джон-стрит. Уберите руки! Что тут у вас творится?! Согнали всех резервистов вплоть до Сорок второй улицы, оцепили двадцать кварталов! И все сплошь недоумки, никто не знает, что происходит! Боже! Вы только посмотрите!

Все сплошь недоумки, никто не знает, что происходит!

Его последнее восклицание относилось к внезапно зажегшимся огням на здании “Интернешенел лайф”. Этажи загорались один за другим, как по команде – будто кто-то поочередно щелкал выключателями. Затем замигало огнями соседнее здание, потом – следующее и так далее. И Уолл-стрит, и весь квартал Мэйден-лейн проснулись посреди ночи!

Огни отражались в мозаике мостовой. Серое небо осветилось, будто напитавшись сиянием домов.

На электрической подстанции на Перл-стрит раздался предупреждающий звонок тревоги. Дежурный инженер вскочил с дивана, бросился к распределительному щиту и уставился на шкалу, стрелка которой ежесекундно прыгала вперед на тысячу ампер.

Немногочисленные предохранители, ответственные за ночное освещение Манхэттена южнее Канал-стрит, от такой силы тока уже раскалились как утюг. Инженер подключал все новые и новые, но игла уже дошла до конца шкалы – на бо́льшую силу тока эта подстанция была не рассчитана.

– Что за черт устроил вечеринку в такой час! – воскликнул инженер, глянув на часы.

Было без пяти три. Он взбежал по железным ступеням на галерею у южной стены и посмотрел в окно. Череда небоскребов на самом юге острова переливалась, как гора желтых бриллиантов, – светилось каждое окно вплоть до самых крыш.

Дежурный инженер так всю жизнь и вспоминал тот день как “когда в три часа ночи жахнуло четыре тысячи ампер!”, а патрульный Ноль-Ноль-Четыре – как “день, когда я не пошел на рыбалку”. Когда время подошло к семи утра, полицейские кордоны все еще перекрывали всю Фултон-стрит до Уильям-стрит, Уильям-стрит до Перл-стрит, практически всю Перл-стрит до того места, где это скрюченное недоразумение во второй раз пересекается с Бродвеем, – и вниз по Бродвею до начала оцепления на перекрестке с Фултон-стрит.

В конце концов чехарда сосредоточилась вокруг одной точки на Датч-стрит, где располагается новое здание “Ювелирных мануфактур” – в двух шагах от Мэйден-лейн. Здание это начинено новейшими достижениями из мира противовзломных и противопожарных устройств и считается абсолютно несгораемым.

Простодушные авторы воскресных изданий не раз пытались подсчитать, сколько золота и драгоценных камней проходит за год через этого гиганта – ведь он полностью принадлежит ювелирам. Но для такой сложной математики необходимо знание логарифмов. Рыцари больших дорог также время от времени замирали напротив ювелирного небоскреба и с тоской вглядывались в окна, каждое из которых, казалось, заговорщически подмигивало. Впрочем, если они надолго забывались на одном месте, какой-нибудь незнакомец похлопывал их по плечу и предлагал… нет, не зайти внутрь – проваливать.

Такой старый добрый пережиток времен великих сыщиков, как полицейский периметр в районе Мэйден-лейн, давно канул в Лету. Публика была не в восторге, когда наряды полиции в штатском указывали гражданам, куда ходить по улицам города, даже если эти граждане обладали богатым уголовным прошлым. Но между собой союз ювелиров всегда признавал достоинства этого метода, поэтому они поддерживали наблюдение за улицами за свой счет.

В семь утра два наряда – один полицейский, второй в серых униформах, – не дождавшись ответа на долгий стук в огромные бронзовые ворота, запертые на ночь, взялись за кувалды и отбойные молотки. Вскоре ворота были открыты. К этому времени всеобщее волнение только усилилось, потому что на грохот молотков не явилось ни души, хотя “Ювелирные мануфактуры” находились под охраной и днем и ночью. Все окна в здании светились, как и в соседних домах, демонстрируя, что чья-то рука уже успела после первой тревоги пройтись по выключателям. Наконец остались лишь внутренние двери. Открыть их оказалось гораздо проще.