Джентльмены-мошенники (сборник) - Эрнест Хорнунг

Сегодня за выбранным им столом для роббера говорили только о Мальвино. Дело было поистине редкостное. Заплатить магу, конечно, придется немало, к тому же “из спортивного интереса” все подписали бумагу, где передавали в его законную собственность все, что ему удастся украсть… но к спорту пятьдесят маленьких миллионеров вообще относились по-своему. Всего каких-то два века назад в развеселой Англии привязывали бойцового петуха к пню и кидались в него обломками кирпичей – тоже ради спортивного интереса. Игра эта проводилась по тщательно разработанным правилам и была любима всеми ее участниками за исключением петуха. Наконец, наслушавшись, Годаль с отвращением встал и вышел на улицу. Фонарь на углу подмигнул ему со знающим видом, и, позабыв о бурлившем в нем возмущении, Годаль с улыбкой подмигнул в ответ.

Колуэлл, глава клубной “приветственной комиссии”, как раз рассказывал отдельным избранным, что некоему шарлатану теперь заказан керосиновый маршрут[94] Арканзаса, когда слуга, приставленный к телефону, принес ему сообщение из “Виктории”. Мальвино уже выехал – на автомобиле, чтобы избежать назойливой толпы.

Эта странная невозмутимая фигура в черном флегматично провела пальцами по стене.

Приветственная комиссия наводила последние штрихи (они прятали за ширмой автоматическую камеру со вспышкой), когда раздалось знакомое постукивание трости по мраморным ступеням. Если судить по походке, человек в маске был в отменном настроении.

– Итак, – бормотал он себе под нос, – три шага с улицы, два вестибюля… и толстые ковры. Толстые ковры – плохо!

Проходя первый вестибюль, эта странная невозмутимая фигура в черном флегматично провела пальцами по стене. И в самом деле, вот и дверь – путь к отступлению.

– Маг Мальвино! – объявил лакей в золоченой ливрее, и внутренняя дверь открылась. За ней с протянутой навстречу рукой стоял Колуэлл. Вошедший уверенно пожал ему руку и мгновение ее не отпускал.

– Вы не говорите на французском? Нет? Это… очень жаль. Я говорю… я плохо говорю на английском. Здесь есть синий цвет? Перед игрой я хочу прикоснуться к синему. И коридор? – Он указал тростью на выход. – Он пуст, да? Так у нас в расписке! И, – он одарил собравшихся белозубой улыбкой, – все, что я унесу, мое – да?

Колуэлл многозначительно изогнул бровь. Не зря он в юности подвизался помощником сантехника. Он залил замочные скважины плавленым свинцом. Стоит захлопнуть двери, и мастеру по замкам, будь он хоть трижды волшебник, их уже не открыть, разве что плотник с ними бы справился. Колуэлл, может, и не жалел мелочи на проигрыши в аукционный бридж, но чтобы она вся перекочевала в карман этого слепого побирушки – тут уж увольте.

Магу помогли снять пальто.

– Возьмите и трость! – сказал он и протянул ее Колуэллу. Трость была из черного дерева, тонкая, как палочка дирижера, гладкая, с платиновой ручкой. – Это… это мой верный Ахат[95]. Он… младший брат моих увечных чувств. Чудесный… – Маг пошатнулся, и оперся на Колуэлла, чтобы не упасть. – Но сегодня, господа, в вашу честь Мальвино себя обезоружит, ибо… Как правильно сказать? Пятьдесят маленьких миллионеров – ха-ха! – оказались так любезны меня принять. Удостоюсь ли я чести пожать руку господам? – продолжал он. – Я никогда не знаю.

Будто смутившись, он замолчал и неловко передернул плечами, но наконец улыбнулся:

– Если вам так угодно, здесь не человек, а набор талантов, который вы купили и оплатили. Ах, ваш язык так труден, господа. Иногда я гость, иногда – ученая обезьяна и ее фокусы. Понимаете? Благодарю, сэр. Сондерс Тексас Юнион? Из аристократии этой великой страны? Очень приятно.

Все улыбнулись. Сондерс Тексас Юнион, одной рукой производивший рукопожатие, а другой тайком прощупывавший мускулатуру под черным рукавом, был когда-то рабочим-пудлеровщиком в Хоумстеде, пока недюжинный талант к регтайму не спас его от безвестности и не преподнес ему “Тексас Юнион” в качестве сувенира. За ним подошел Джоунс Пасифик Каскейд, Уэлтон Тонопа Мэгнет, Смитерс Эксельсиор Коммон, Джемисон Аллегани Уэстерн – и далее по списку. Судя по всему, гость наивно полагал, что за именами следуют названия фамильных владений. Впрочем, пятьдесят маленьких миллионеров и их манипуляции на бирже так часто попадали в газеты, что они давно привыкли к подобным прозвищам и воспринимали их как нечто само собой разумеющееся, как, скажем, англичанин назовет себя себя Китчнером Хартумским или Мальборо Бленгеймским[96].

Человек в маске обошел комнату. Тут было на что посмотреть. Он уверенно пожимал каждую протянутую руку, неизменно обращал черноту своей маски в сторону подошедшего, говорил быстро, но запинаясь. Отказавшись от трости, маг будто бы потерял стать великого Мальвино, каким он представлялся прохожим на улице и зрителям на сцене. То тут, то там он тяжело опирался на чье-либо плечо, хватался за руку – будто переходил от одной опоры к другой. В комнате царил восторг предвкушения. Всем пообещали диверсию, но что это будет, не знал никто, кроме достопочтенных членов приветственной комиссии и их ближайших друзей. Колуэлл, Сондерс и Мэйсон (Индепендент Гуано) секунду пошептались и, когда круг почета был наконец завершен, вывели гостя в центр комнаты. Он занял место во главе большого стола, ожидая, пока все рассядутся; его пальцы нервно исследовали столешницу.

Последовавшее представление вышло несколько скучноватым, о чем собравшиеся усердно перешептывались. Все это они уже видели; за исключением пары трюков, которые маг приберегал для частных выступлений, это были все те же фокусы, в любой день доступные последнему уличному гуляке в “Виктории” за два доллара, а их чуть более простые варианты – за несколько пенни в любом тематическом заведении на Шестой авеню. Все это была лишь ловкость рук против зоркости глаз. Говорят, зоркость отказывает, когда счет идет на сотые доли секунды. Пальцам мага этого времени более чем хватало. Но все же собравшиеся смотрели на него уныло, с видом публики, явившейся на бой чемпионов и вынужденной терпеть отборочный турнир.

Фокусник попросил новую нераспечатанную колоду карт и принялся сам с собой, в открытую, играть в вист – этот знаменитый фокус Мальвино, кстати, так никто никогда и не разгадал. Вдруг бароны Тонопы, Аллегани и так далее заерзали в предвкушении. Всем, кроме, пожалуй, самого выступавшего, было ясно: вот-вот свершится то, ради чего и затевался этот вечер. Мэйсон неслышно открыл электрический щиток, Колуэлл и Сондерс тихонько подошли к столу, встав по обе стороны от фокусника, будто бы чтобы лучше видеть карты.

Обрушилась непроглядная, оглушительная темнота. Раздался топот ног, затем удар тела о тело, резкий вздох, сдавленный крик боли и, наконец:

– Проклятье! – Это был голос изрядно запыхавшегося Колуэлла. – Он силен как бык! Чтоб тебя!.. Держи…

В ответ раздался второй голос, Сондерса:

– Спокойно… Держу! Готов?

Невидимая драка вдруг прекратилась. Некоторые из присутствовавших скривились. Было совершенно очевидно, что затеяли господа члены приветственной комиссии: они схватили мага и теперь собирались сорвать с него маску, разоблачить как шарлатана, который слишком долго обманывал город. Раздался треск рвущейся ткани, и Колуэлл издал резкий смешок – маска была у него в руках.

– Давай! Мэйсон, пора!

Но тут раздался рев ярости и боли, а также хруст костей, выходящих из суставов. В то же мгновение – взрыв магния и слепящая вспышка фотокамеры. За сотую долю секунды собравшаяся публика успела разглядеть следующее: маг держал двух напавших на него членов приветственной комиссии на расстоянии вытянутых рук, вывернув обоим запястья, – их лица исказились от боли. Комната снова укрылась пеленой тьмы – но только что представшая перед всеми сцена будто оставила на ней фосфоресцентный след.

Кто-то догадался включить свет. Это был сам маг. Но пока на это примечательное обстоятельство никто не обратил внимания. По щелчку выключателя люстры снова вернулись к жизни. Колуэлл так и стоял с порванной маской в руках. Все глаза, больные после вспышки, устремились на лицо фокусника. Без шелковой маски оно казалось еще более слепым, чем прежде. Глазницы закрывали большие, больше серебряного доллара черные диски, будто бы слепленные из гипса. Маг сделал несколько шагов и чуть не упал, споткнувшись о стол. Неуверенной рукой ухватился за Колуэлла, на ощупь пробежался пальцами по его рукаву – и вернул надорванную маску на место. Распорядитель церемоний как завороженный смотрел на его мертвенно-бледное лицо. Воцарилась гробовая тишина. Маг сверкнул зубами, но улыбка получилась не очень уверенная. Когда он заговорил, его голос звучал хрипло, как шелест сухой листвы:

– Ах, мои несчастные глаза! Я не продаюсь, господа. Не знаю, как сказать… Пусть не обидятся мои друзья среди вас, когда я говорю – я не продаю себя, продается только ученая обезьяна.