Бисмарк - Николай Анатольевич Власов

первый удобный момент». Бисмарк сделал на полях донесения посла напротив этих слов пометку «Правильно»[622]. На руку «железному канцлеру» играли выступления ряда французских епископов с антигерманскими заявлениями и реваншистская кампания во французской прессе, давшие ему желанный повод для давления на французские власти. 30 октября Бисмарк через посла в Париже графа Гарри фон Арнима объявил, что немецкое правительство не будет медлить с войной до наступления выгодного для врага момента и что единогласное мнение делового мира — война лучше, чем постоянная ее угроза[623]. Помимо всего прочего, обострение германо-французских отношений в эти месяцы активно использовалось в рамках предвыборной кампании в Рейхстаг — наглядный пример тесной связи внутренней и внешней политики «железного канцлера».

Задача ослабления Франции — в первую очередь путем дипломатического давления и изоляции — серьезно осложнялась тем, что все крупные европейские державы выступали за ее возвращение в систему баланса сил. Поэтому цель, которую ставил перед собой «железный канцлер», оказалась недостижимой. Другое дело, что она далеко выходила за рамки обеспечения национальной безопасности Германии и в большей степени способствовала усилению позиций страны на континенте. Понимал ли это сам Бисмарк? Очевидно, канцлер полагал, что действует в допустимых рамках. Его ошибку в этом вопросе наглядно продемонстрировало крупное внешнеполитическое поражение, которое он потерпел в 1875 году в ходе так называемой «военной тревоги».

В начале I875 года в Петербург с особой миссией был направлен прусский дипломат Йозеф Мария фон Радовиц — младший[624]. Формально он всего лишь временно замещал заболевшего германского посла. «Миссия Радовица» остается одним из самых загадочных эпизодов внешней политики Второго рейха, поскольку о ней сохранилось не так много документальных свидетельств. Существует предположение, что Радовиц предложил Горчакову далекоидущее соглашение, которое обеспечивало бы России свободу рук на Балканах, а Германии — на западных рубежах. Сам Бисмарк незадолго до этого сделал примерно такое же предложение российскому послу в Лондоне графу Петру Шувалову[625], известному своей прогерманской ориентацией: Германия готова «следовать русской политике на Востоке, если получит от России поддержку на Западе»[626]. Другая интерпретация подразумевает более скромные задачи — зондаж российской позиции и попытку получить со стороны России гарантии новой западной границы Германской империи. Это представляется более вероятным. Как бы то ни было, российское руководство, опасаясь утратить свободу маневра, отвергло подобные инициативы.

Девятого апреля во влиятельной консервативной газете Die Post («Почта») появилась статья «Предвидится ли война?». Вывод, который делал автор, был весьма тревожным: вооруженный конфликт между Германией и Францией уже на горизонте. Хотя формально газета была независимой, никто не сомневался в том, что публикация инспирирована правительством. Поводом для публикации стали два никак не связанных между собой мероприятия французского правительства: рост закупок лошадей за границей и новый Военный закон от 13 марта 1875 года.

Одновременно из высших кругов Берлина начали поступать сигналы о том, что страна действительно всерьез рассматривает вопрос о начале превентивной войны. Особенно усердствовали в этом направлении военные, но и дипломаты тоже не отставали. 21 апреля вернувшийся из Петербурга Радовиц в беседе с французским послом доказывал правомочность превентивного удара по Франции. А глава прусского Генерального штаба Гельмут фон Мольтке заявил английскому послу лорду Расселу, что «желает войны не та держава, которая выступает, а та, которая своим образом действий заставляет других выступать», и, таким образом, немецкое нападение было бы вполне оправданным. 30 апреля, встретившись теперь уже с бельгийским послом бароном Жаном-Баптистом де Нотомбом, он вновь посетовал на скорость французских вооружений, которая «является неоспоримым свидетельством подготовки к войне. В таких обстоятельствах мы не можем ждать, пока Франция будет готова — наш долг заключается в том, чтобы опередить ее»[627].

Единственным, кто старался держаться в тени, был сам Бисмарк; это оставляло ему открытым путь для отступления в том случае, если события примут нежелательный оборот. До сегодняшнего дня среди историков нет единого мнения по поводу причин «военной тревоги» и намерений имперского канцлера. Как всегда, он не считал нужным посвящать в свои планы никого, даже ближайших соратников. Согласно одной точке зрения, Бисмарк всерьез планировал начать новую войну с Францией, наголову разгромить ее и лишить статуса великой державы. Другие исследователи, наоборот, полагают, что кризис спровоцировали влиятельные представители генералитета, а глава правительства имел к нему лишь косвенное отношение. Третья точка зрения исходит из того, что канцлер стремился провести нечто вроде «разведки боем», проверив, как другие державы Европы отнесутся к возможности новой войны с Францией и при удобном случае нанести последней серьезное дипломатическое поражение.

Наиболее убедительной, однако, выглядит версия, представленная в новейшем исследовании Джеймса Стоуна, посвященном «военной тревоге». По его мнению, ключевой целью Бисмарка было «политическими и военными средствами сдерживать антиреспубликанские силы во Франции»[628]. Давление на Париж весной 1875 года следует рассматривать в общем контексте германской дипломатии, стремившейся оказать влияние на внутреннюю политику соседних государств (в том числе Дании, Бельгии, Испании и Австро-Венгрии) с целью не допустить формирования «католической коалиции» вроде той, которую планировал Наполеон III в конце 1860-х годов. Что касается еще одного спорного вопроса — взаимодействия с Мольтке, — то здесь давние соперники, вполне вероятно, вели игру с заранее распределенными ролями. Впрочем, это не помешало Бисмарку впоследствии свалить всю вину за обострение кризиса на генерал-фельдмаршала, объявив его «мальчишкой в политике»[629].

К концу апреля, когда кризис достиг своего пика, стала вполне очевидной реакция на него других великих держав. Французская дипломатия тоже не дремала, запросив помощи у Петербурга и Лондона. Министр иностранных дел Франции Луи Деказ умело использовал ситуацию для того, чтобы привлечь внимание России и Британии к германскому давлению и одержать дипломатическую победу. Поскольку все немецкие заявления об «угрозе с запада» были явно надуманными, Франции удалось без труда склонить на свою сторону Россию и Англию, не желавших усиления Берлина. 9 мая британский посол в Германии официально заявил, что Лондон в высшей степени заинтересован в сохранении мира. С 10 по 13 мая император Александр II и князь Горчаков находились с визитом в германской столице, где еще раз подчеркнули свою позицию: мир должен быть сохранен. Бисмарку, таким образом, стали совершенно ясны пределы, до которых он мог рассчитывать на поддержку Петербурга.

По итогам встречи Горчаков разослал 13 мая циркулярную депешу, в которой сообщал, что царь покидает Берлин, полностью убежденный в том, что здесь все настроены на мирный лад. Депеша была явно рассчитана на то, чтобы представить российскую дипломатию в роли главного миротворца; во многом поэтому Горчакову приписывают слова, которых