Бисмарк - Николай Анатольевич Власов

благодаря нашей дружбе, начавшейся в детские годы и продолжавшейся до самой его смерти. Однако с его стороны дружба не была равна доверию или преданности в политической сфере; здесь мне приходилось вступать в конкуренцию с его политическими и конфессиональными крестными отцами. […] Борьба между расположением ко мне и отсутствием сил сопротивляться иному влиянию побудила его в конечном итоге полностью уйти из политики У меня было чувство, что он бросил меня в беде», — писал канцлер в своих мемуарах[601]. Обвинять тех, кто не соглашался с ним, в предательстве было излюбленной манерой Бисмарка.

В 1872 году главой прусского правительства стал Роон. Бисмарк сам инициировал это назначение, сославшись на состояние своего здоровья. Скорее всего, на первом плане были все-таки политические мотивы: старый соратник должен был стать «щитом» между канцлером и видными консерваторами. Долго в этой роли Роон не продержался; его собственное расшатанное здоровье заставило его уйти в конце 1873 года с постов военного министра и министра-президента. «Железный канцлер» вновь возглавил прусское правительство. «Бисмарк, даже если он сам в этом никогда не признается, внутренне считает себя непогрешимым политическим папой, — писал в эти дни Роон Бланкенбургу. — И все же я не могу отказаться от моих симпатий к нему. Я не знаю, к кому еще я мог бы обратить свои патриотические устремления и чувства. […] К слепой толпе, которая сегодня его обожествляет, а завтра, возможно, захочет распять, мы оба не принадлежим, и, чем больше наша сердечная склонность к нему, тем более глубоко и болезненно мы воспринимаем изъяны его могучего характера»[602].

Роон остался одним из немногих политических сподвижников Бисмарка, являвшихся одновременно его личным другом. После его отставки канцлер направил ему письмо, ставшее настоящим криком души одинокого человека: «Ваша отставка сделала меня одиноким. […] На службе вокруг меня воцаряется пустота, чем дальше, тем в большей степени. Старые друзья умирают или становятся врагами, а новых уже не приобретаешь»[603]. В окружении Бисмарка оказывалось все больше лояльных исполнителей и все меньше самостоятельных, думающих людей, все больше приспособленцев и все меньше сподвижников. И виноват в этом был во многом он сам, не терпевший возражений и требовавший беспрекословного подчинения.

В том же 1872 году Бисмарк провел реформу, окончательно поссорившую его с остэльбским юнкерством. На рассмотрение Прусского ландтага был вынесен законопроект о реформе местного самоуправления, в соответствии с которым административные полномочия помещиков были переданы в руки государственных чиновников. Ликвидация старых, оставшихся еще с феодальных времен порядков оказалась весьма болезненной для остэльбского дворянства, привыкшего единовластно распоряжаться в своих владениях. Если нижняя палата Прусского ландтага приняла законопроект, то верхняя — Палата господ, куда входили в основном представители юнкерства, — намертво его заблокировала. Правительству пришлось прибегнуть к беспрецедентной мере: король разом назначил в Палату господ 24 новых члена, полностью лояльных ему. Благодаря этому удалось получить необходимое большинство.

В ответ на взрыв возмущения Бисмарк отдал органам местной власти распоряжение полностью лишить консерваторов административной поддержки на предстоящих выборах в Прусский ландтаг и Рейхстаг. Результат не замедлил сказаться: в ландтаге, например, они потеряли 86 мандатов — почти от прежнего числа. Конфликт между Бисмарком и его консервативными противниками достиг своей высшей точки летом 1875 года, когда «Крестовая газета» опубликовала серию статей, в которой обвинила канцлера в личном обогащении за счет сотрудничества с либералами. Оскорбленный глава правительства спустя некоторое время выступил в Рейхстаге с жесткими нападками на издание и призывом бойкотировать его[604]. В ответ большая группа влиятельных консерваторов опубликовала декларацию, в которой полностью поддержала позицию своего печатного органа. Это затронуло Бисмарка особенно болезненно, поскольку среди подписавших документ было немало его прежних личных друзей. В качестве примера можно назвать Рейнгольда фон Таддена-Триглаффа, брата Марии. Даже нежные чувства к усопшей, которые Бисмарк сохранил до глубокой старости, не удержали его от того, чтобы отправить старинному приятелю письмо, составленное в настолько жестких выражениях, что любые личные контакты между ними становились невозможны. Судя по всему, канцлер был в очередной раз глубоко задет «предательством» своих прежних сподвижников, многие из которых, в свою очередь, считали его самого предателем консервативных ценностей и идеалов. В своих мемуарах Бисмарк обвинял их в том, что они оставили его в беде и нанесли непоправимый ущерб его здоровью[605].

Несколько благополучнее все выглядело в международных делах. Если и существовала сфера, где Бисмарк мог распоряжаться практически полновластно, то это была именно внешняя политика. Поэтому говорить о «дипломатии Бисмарка», как это делают многие исследователи, вполне оправданно. Для самого «железного канцлера» она оставалась любимой сферой деятельности. В 1872 году он говорил, что «справляется с Европой за 10–15 минут во время первого завтрака»[606]. Бисмарк неоднократно размышлял о том, чтобы полностью отказаться от руководства германской внутренней политикой и сосредоточиться исключительно на внешней.

По меткому определению Эберхарда Кольба, с основанием империи завершилась «героическая фаза»[607] политической карьеры Бисмарка. После 1871 года «железному канцлеру» пришлось выполнять выглядевшую гораздо более прозаично, но не менее важную работу, целью которой являлось сохранение достигнутого.

Это была весьма непростая задача. Образование Германской империи серьезно нарушило существовавший на континенте баланс сил. В европейских столицах с тревогой смотрели на нового могущественного игрока. «Несмотря на заявления Бисмарка о миролюбии новой империи, его политика вызывала в Европе всеобщее подозрение» — справедливо отмечает исследователь Андрей Бодров[608]. Ситуацию серьезно осложняла враждебность Франции, с которой теперь предстояло считаться как с постоянным фактором. Когда-то давно Бисмарк писал о том, что «нельзя играть в шахматы, если с самого начала под запретом находятся 16 полей из 64»[609]. Теперь он оказался именно в такой ситуации. К тому же особенности географического положения Германской империи, граничившей с тремя великими державами, делали ее особенно уязвимой по отношению к враждебным коалициям. Поэтому угроза «окружения» постепенно становилась доминирующим фактором в восприятии германским обществом и правящей элитой собственной безопасности. Как писал британский посол лорд Одо Рассел (с 1881 года 1-й барон Эмтилл), «опасность, коей князь Бисмарк сегодня боится в наибольшей степени, есть взаимопонимание между Россией, Францией и Австрией, которое изолировало бы Германию»[610]. Относительно реальности такого альянса можно спорить, но в представлениях политической и военной элиты империи подобная угроза, безусловно, существовала.

Ключевой целью Бисмарка было в этой ситуации не допустить формирования мощной коалиции против Германии. Для него являлось очевидным, что любая держава, вступающая в конфликт с Берлином, может практически автоматически рассчитывать на французскую поддержку. Отсюда вытекала задача: постоянно держать Францию