Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

верными католиками и в то же время верными подданными России. Исповедуя беспрепятственно свою веру, они должны помнить, что власть церковная не должна мешаться в дела политические» В заключение император поблагодарил академию за порядок и за все, что он в ней нашел. Уезжая, он прибавил, что будет чаще посещать академию, когда она переселится на Васильевский остров.

Вообще нынешнюю зиму, после несчастной истории с кадетами Корпуса путей сообщения, главная ответственность за которую падает на Клейнмихеля, все идет как-то мягче и гуманнее. Будем надеяться!

4 марта 1844 года

Был у графа Клейнмихеля; принят в высшей степени ласково. Он позвал меня в кабинет и просил заняться приведением в порядок преподавания в Корпусе путей сообщения русского языка, который там в большом упадке.

— Вообще, — прибавил он, — это заведение было вертепом разврата, разбоя и либерализма: я уничтожу этот дух!

12 марта 1844 года

Князь Волконский заключил мир с Уваровым при посредничестве князя Дондукова. Итак, он остается у нас попечителем, чему все рады, особенно я.

19 марта 1844 года

Вышел или выйдет на днях указ об увеличении пошлин с отъезжающих за границу. Всякий платит сто рублей серебром за шесть месяцев пребывания за границею. Лицам моложе двадцати пяти лет совсем воспрещено ездить туда. А если болезнь требует поездки в Карлсбад, Мариенбад или на другие воды? В таком случае правительство милостиво позволяет больному умирать у себя дома. Сверх того, отныне местные генерал-губернаторы не могут более выдавать паспортов на выезд за границу. Одним словом, приняты все меры к тому, чтобы сделать Россию Китаем. Говорят, поводом к этому послужили последние прения в английском парламенте, где сильно досталось нашему правительству. В обществе сильный ропот. И действительно, мера эта крайне неловкая, не говоря уже о ее насильственности. Вследствие наложенного на нее запрета Европа становится какою-то обетованною землей. Но ведь нельзя же, чтобы идеи из нее не проникали к нам? Да и где необходимость этого насилия, не позволяющего мне дышать тем воздухом, каким я хочу? Везде насилия и насилия, стеснения и ограничения — нигде простора бедному русскому духу. Когда же и где этому конец?

22 марта 1844 года

У нашего министра. Он получил бриллиантовые знаки Александра Невского и очень благосклонный рескрипт. Очевидно, он опять укрепился на своем посту.

Хотеть управлять народом посредством одной бюрократии, без содействия самого народа, значит в одно и то же время угнетать народ, развращать его и подавать повод бюрократам к бесчисленным злоупотреблениям. Есть части правления, которые непременно должны находиться под влиянием народа или общества. Например, часть судебная. И это может быть достигнуто без нарушения прав верховной власти. Надо только, чтобы последняя имела меньше эгоизма.

23 марта 1844 года

Был вечером у Маркуса, лейб-медика императрицы. Он пользуется отличной репутацией как врач и как человек — и недаром. Это один из редких людей по образованию, по гуманности, прямодушию и прекрасному сердцу. Ум у него ясный и обогащенный разнообразными сведениями. Ему доступны все умственные, нравственные и эстетические интересы. Всякий прогресс человечества его радует. Специальность, и притом блистательно выполняемая, не поглотила в нем ни человека общественного, ни даже высших поэтических и религиозных верований. В его характере счастливое равновесие сил и сочетание элементов самых разнообразных и богатых. От этого мысль его ясна и чиста — без пятен, какие налагает на человеческую мысль дух партий, школ и пр. Медик, он верует в Бога как христианин, очищенною верой; верует в бессмертие души как философ, знающий, что человечество выше философии, а Бог выше человечества: верует в добродетель как человек добродетельный. Беседа его приятна и поучительна. Он много видел, много испытал. У него богатый запас разнородных сведений, потому всякий может найти с ним предмет для разговора. Он при дворе, но он не царедворец. Любовь к общему благу внушает ему разные проекты улучшений в области его специальности.

Близость к государю, казалось бы, должна была облегчить осуществление их. На деле не так: ему на каждом шагу воздвигаются препятствия; самые очевидные нужды не уважаются. Он не уступает, бьется, но дело медленно подвигается. Такова, впрочем, у нас судьба всех общественных идей и благих предначертаний. Предложите любую меру именем закона, именем пользы граждан — вас осмеют как фантазера, как выскочку-идеолога, если только вам не явятся тут на помощь чьи-нибудь личные интересы. Это мечта — думать, что, приближаясь к источнику власти, можно открыть себе путь к полезней деятельности: самая власть эта до того опутана сетями противоположных влияний, что решительно не в состоянии ничего делать. Она может гневаться, грозить, — а дела все-таки пойдут своим порядком. А порядок этот странный, удивительный, но прочно укоренившийся у нас. Он состоит из злоупотреблений, беспорядков, всяческих нарушений закона, наконец сплотившихся в систему, которая достигла такой прочности и своего рода правильности, что может держаться так, как в других местах держатся порядок, закон и правда. Говорите после того о рассудке, о справедливости дел человеческих! Нет такого зла, которого люди не могли бы снести: все дело только в том, чтобы привыкнуть к нему.

4 мая 1844 года

Получил от государыни брильянтовый перстень за службу в Екатерининском институте, но, как оказывается, не без хлопот. Я прослужил в этом заведении тринадцать лет, всегда пользовался расположением моих учениц, но не успел заслужить расположения высшего начальства в лице принца Ольденбургского. Когда я подал в отставку, он положил отпустить меня, не сказав мне даже простого спасибо. Но Ободовский (инспектор классов) и начальница, Екатерина Владимировна Родзянко, иначе взглянули на это дело. Последняя, помимо принца, лично сделала обо мне представление императрице. Государыня поручила ей в лестных выражениях передать мне ее благодарность и вручить брильянтовый перстень. При моем безденежье это очень кстати. Я отдал перстень в Кабинет и получил взамен, за обыкновенными вычетами, 800 рублей.

9 мая 1844 года

Высочайшее повеление по цензуре, чтобы не позволять печатать в журнале известий о выезде государя из столицы.

В воскресенье ездил в Кронштадт навестить брата моей жены, который состоит на морской службе. Оснащивая корабль, он недавно упал в море, сильно ушибся и чуть не утонул. Между прочим, ездил в гавань осматривать пароход «Камчатку». Он выстроен в Америке, стоит три миллиона с половиною, но зато и представляет чудо искусства. Судно кажется вылитым из одного куска железа или дерева. Это не постройка, а живое существо, с мускулами, костями, жалами, легкими, желудком, — тело, и притом стройное и прекрасное тело.

29 мая