Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

20 декабря 1843 года

Выбрали в ректоры опять Плетнева. Он получил девятнадцать одобрительных шаров против четырех отрицательных.

Был у князя для объяснения по цензурным делам. Какой хаос и бестолковщина. Кажется, хотят гасить последние искры мысли. У меня в кармане, неотлучно при мне, просьба об отставке.

21 декабря 1843 года

Неожиданная нелепая мера министра народного просвещения. В цензурном комитете получена от него бумага, в которой он объявляет, что «действительно нашел в журналах статьи, где под видом философских и литературных исследований распространяются вредные идеи», и потому он предписывает цензорам «быть как можно строже». Повторяется также приказание бдительнее смотреть за переводами французских повестей и романов.

Я был у князя по этому поводу. Он очень сердит на министра за все эти распоряжения. Министр сказал ему, что «хочет», чтобы, наконец, русская литература прекратилась.

Тогда по крайней мере будет что-нибудь определенное, а главное, говорил он, «я буду спать спокойно».

Министр объявил также, что он будет карать цензоров беспощадно. Приятная перспектива!

Самое интересное в этих новых распоряжениях министра то, что они как бы совершенно оправдывают донос Булгарина на него самого, на князя Волконского и на всех нас. Говорят, что государь, прочитав письмо Булгарина, отдал его Бенкендорфу со словами: «Сделай так, чтобы я как будто об этом ничего не знал и не знаю».

1844

2 январь 1844 года

Вчерашний вечер прошел на балу в Смольном монастыре. Девицы окружили меня тесной толпой, отказывались от танцев, выражали свое горе и упрекали меня за то, что я их покидаю. Но их простодушные изъявления расположения ко мне не понравились начальству. В разных местах залы были рассажены классные дамы с поручением следить за моими и их взглядами, улыбками, движениями. Чего они боялись?

Возвратясь домой, я нашел отношение барона Корфа, которым он извещал меня, что государь император за службу мою в Аудиторской школе пожаловал мне орден Станислава 2 степени. Это, может быть, и очень лестно, но насколько лестнее было бы для меня, если б в заключение восторжествовала моя идея. Я хочу, чтобы Аудиторская школа сделалась рассадником новых начал судопроизводства в армии, — я хочу истины и правосудия.

10 январь 1844 года

Вот люди: на днях приезжали ко мне учителя Аудиторской школы благодарить за награды: при чем же я-то тут? А одновременно с этим я узнаю, что надзирающий за порядком в классах, майор Рейссиг, составил из учителей комитет ругателей, которые преусердно обливают меня грязной водой. В добрый час, ругайтесь сколько угодно, но, предупреждаю, не касайтесь моего дела по Аудиторской школе!

12 январь 1844 года

Киевский генерал-губернатор Бибиков прислал к министру внутренних дел жалобу на цензуру, или, вернее, на «Библиотеку для чтения», за статьи, помещенные там в прошлом году об истории Малороссии Марковича. «Библиотека для чтения» обвиняется в явном пристрастии к Польше, в неблагоприятных отзывах о России и Малороссии, в оскорблении малороссийской национальности словами, что «народ ее составился из беглых польских холопей», в ругательном тоне вообще и, наконец, в самом пагубном антинациональном направлении. Эту жалобу Перовский препроводил к нашему министру; а тот сделал легкий выговор цензорам Корсакову и Фрейгангу.

14 январь 1844 года

Мы читали в цензурном комитете объяснение цензоров Корсакова и Фрейганга на жалобу Бибикова. Оно написано довольно дельно. Я предложил легкие изменения, которые и были приняты. Цензора опираются на то, что «Библиотека для чтения» изъявила только свое ученое мнение относительно малороссийского народа — мнение, в котором всякий волен. Что же касается общего направления журнала, будто бы мирволящего польским идеям, — это совершенно несправедливо: в нем, напротив, можно указать много мест, где Польша сильно порицается. Но главную защиту цензора построили на следующей основной мысли статей «Библиотеки для чтения»: Малороссия никогда не составляла отдельного политического общества, делала много глупостей и зла соседям и что все это кончилось лишь с тех пор, как она соединилась с Россией.

Был у графа Клейнмихеля, который приглашает меня занять кафедру словесности в Корпусе путей сообщения.

20 январь 1844 года

Жалоба Бибикова, наконец, дошла до государя. Он прекрасно решил это дело: «Если в статьях „Библиотеки для чтения“ заключается ложь, то ее и должно опровергнуть литературным образом, только без брани».

5 февраля 1844 года

Вчера в университете происходил выбор в ординарные профессора на вакансию, которая открылась с увольнением Шульгина. Кандидатов было несколько, в том числе и я. На мою долю выпало всего шесть белых шаров — очень мало. Все прочие были мне предпочтены. Профессор Фишер мне сказал:

— Вам оказали вопиющую несправедливость — но так должно быть. Кто имеет несчастную репутацию человека с дарованиями, тому посредственность никогда не отдаст должного.

Я на это отвечал:

— Товарищи мои вправе высказать мне свое недоброжелательство, и я имею право немедленно забыть это.

Разве я когда-нибудь полагал иначе, что могу и должен опираться не на один только свой труд? Итак, работать, работать!

8 февраля 1844 года

Празднование в университете двадцатипятилетия его существования. Митрополит служил обедню и молебен. В зале невыносимый холод. Ректор три часа и восемнадцать минут читал историю университета. Тоска и холод всех одолели. Никогда еще, кажется, университетский акт не был неудачнее. О деятельности университета за истекшие двадцать пять лет не сказано ничего существенного, а может быть, и не могло быть сказано.

10 февраля 1844 года

Экзамен екатерининским институткам в Аничковском дворце. Это мой последний экзамен. Был весь двор, кроме Марии Николаевны и Александры Николаевны. Государь два раза входил в залу — раз в половине экзамена, другой — в конце. В моем предмете, как всегда водится, одни отвечали плохо, другие хорошо и немногие превосходно. Чуть ли не главное состояло в произнесении стихов. Государь читал некоторые из сочинений, писанных тут же на досках. Все остались довольны. После завтрака государыня столкнулась со мной у двери, где я, по близорукости и вследствие недавней потери очков, не узнал ее сначала. Она очень ласково сказала:

— Вы Никитенко, не правда ли? Очень вам благодарна: экзамен был очень хорош.

Я поклонился — и дело кончено. Присутствовавшие, заметив благосклонную улыбку на лице государыни, когда она мне говорила эти слова, поспешили ко мне кто с рукопожатием, кто с комплиментами.

2 марта 1844 года

Государь посетил Римско-католическую академию и был чрезвычайно ласков и всем доволен. Ректору он оказал лестное внимание, а воспитанникам сказал, что желает, «чтобы они были