Девушка с характером (СИ) - Якобс Анне

Мельцер понял, что шум у ворот фабрики по окончании рабочего дня был не из-за обычного наплыва женщин, отбиравших у мужей зарплату. Это заблокировали вход для тех, кто пришел на смену.

– Они хотят надбавку, господин директор. Дополнительная смена должна щедро оплачиваться, они считают, что так справедливо, и на других заводах, например на механической прядильной фабрике Аумюле, то же самое.

Мельцер с недоверием посмотрел на своего верного мастера. Тот вытер седые усы и вдруг смутился.

– Вы меня просили разузнать, господин директор. Потому что я тут работаю дольше всех. Я еще Буркарда знал и других, которых уже нет с нами…

Надо же было именно сейчас упомянуть Якоба Буркарда. Мельцер почувствовал, как в нем вновь вскипает улегшаяся было ярость. Одновременно ощутил в груди колющую боль, которая, слава богу, тут же унялась.

– Ах, вот оно что, Хунцингер. И как я раньше не заметил. Вы рупор всей этой банды. На старости лет позволили социалистам понукать собой. Браво!

Хунцингер переменился в лице. Это не правда. Он не имеет никакого отношения к забастовке и никогда в жизни не подумал бы рисковать своей работой. Он помнит, чем обязан господину директору. Домик и сад – все его имущество – он получил, работая на фабрике.

Это… Сын, Макс, попросил. Только поэтому мастер и решился поговорить с директором. Лучше пусть он, чем другие. Вообще-то он хотел по-хорошему. Хотел потолковать о небольшой прибавке к зарплате. Может, еще о детском саде, он маловат, и воспитательниц не хватает… Но это можно было обсудить и спокойно.

Так вот что они задумали. Добрый Хунцингер должен как можно скорее добиться от директора уступок, пока станки не работают из-за забастовки. Но эти трусы-социалисты просчитались. Не на того напали. Когда и сколько он платит своим рабочим, пока еще решает он сам. Забастовка! За все время существования фабрики рабочие ни разу не бастовали. Эти новомодные социальные явления следовало подавлять в зародыше. Жестко. Тот, кто сейчас даст слабину, перестанет быть хозяином в своем доме, с того они снимут последнюю рубашку.

– Теперь послушайте меня, Хунцингер, – обратился Мельцер к мастеру, стоявшему с понурой головой и беспокойно глядевшему перед собой. – Все очень просто: кто не придет на работу, тот не получит зарплату. А тех, кто без причины не ходит на работу, увольняют. Желающих получить место на моем предприятии много.

Хунцингер ответил молчанием. Скорее всего, он догадывался, чем обернется этот разговор, ведь они были знакомы более тридцати лет. Но, видимо, несчастный человек беспокоился за сына и жену. Макс Хунцингер был насадчиком в прядильном цехе, жена Хунцингера тоже раньше работала там – заправщиком машины. Насколько Мельцеру было известно, она была хорошей работницей, но постепенно у нее ослабло зрение, и ее с меньшей зарплатой перевели в упаковочный цех. Макс Хунцингер был известен как болтун и отличался плохим поведением, он не раз получал предупреждения и не был уволен лишь стараниями отца.

Должно быть, Макс Хунцингер тайно стал членом рабочего союза. Но жил с родителями в рабочем поселке, где Мельцер не хотел видеть никаких социалистов. Пьяницам, воришкам и членам социалистических союзов нечего было делать в поселке, и это старый Хунцингер должен себе уяснить.

Мельцер поднялся к себе в бюро и опять почувствовал неприятную боль в груди. Надо ходить помедленнее, не прыгать через ступеньку, ему уже не двадцать. В бюро никого не было, и неудивительно: уже половина седьмого, все ушли домой. А где Пауль? Тоже отправился домой?

Иоганн подошел к окну и посмотрел на ворота. Все еще стоят там. Женщины, которые были готовы приступить к работе, и пикетчики, преградившие им путь. Надо вызвать полицию, это, конечно, вызовет скандал, и назавтра все будет в газетах. Но так он спасет дополнительную смену. Хотя бы частично, поскольку придется ждать, пока запускают машины. Проклятие. При этом неминуемо возникнут проблемы, и снова что-нибудь выйдет из строя, и именно сейчас, когда за ремонт заплачена куча денег. В среду должен быть упакован и загружен в поезд заказ для англичан. Ткацкий цех работает в полную силу, им нужны нитки. Просто отчаяние! Рабочих эти заботы не волнуют, они приходят, делают свое дело и получают зарплату. Ни бессонных ночей, ни страха, что все рухнет, ни ответственности за сотни людей, ни принятия решений в духе «быть» или «не быть». Но бастовать, бездельничать и требовать повышения зарплаты – это они могут.

Иоганн хотел отойти от окна и позвонить, но заметил возле ворот какое-то движение – какую-то суматоху, возможно, драку, точнее сказать было трудно. Ворота под напором толпы распахнулись, и людская масса хлынула на территорию фабрики. Они опомнились? Иоганну показалось, что пикетчики сдались и отошли в сторону, лишь некоторые, ругаясь, махали руками, но больше ничего не происходило.

Мельцер не мог больше оставаться в пустом административном здании, он спустился, вышел во двор и схватил одну из проходящих девушек за руку:

– Что случилось? Куда все бегут?

Она была молоденькая, не старше восемнадцати, на лице ужас от столь близкого контакта со строгим директором.

– Мы идем на работу, господин директор. И большое спасибо, господин директор. А теперь мне нужно идти, чтобы не опоздать…

Большое спасибо? За что? Он поднялся на крыльцо, чтобы не стоять на пути у тех, кто шел на смену, и рассматривал их лица. На них читалось облегчение, некоторые рабочие даже смеялись, таких, кто выглядел бы испуганно или виновато, было немного. Что, черт возьми, произошло?

Когда суматоха улеглась, он решил пойти к воротам и расспросить привратника. Ему навстречу шли четверо мужчин, среди них – Пауль, он взволнованно говорил о чем-то со своими спутниками. Кроме него там были рабочие из прядильного цеха, один – Макс Хунцингер, другого звали то ли Бруннер, то ли Боймлер. Третьим был Йозеф Миттермаер, рабочий лет пятидесяти. По всей видимости, он и есть зачинщик забастовки. Мельцер пошел прямо к ним. Сейчас он все выяснит.

– Без обид, господин директор, – обратился к нему Миттермаер. – Мы идем на работу. Все хорошо.

– Все хорошо? – рассердился Мельцер. – Будут последствия, учти, Миттермайер!

– Понял вас, господин директор!

Молодые парни, как положено, сняв шапки, поздоровались так, как делали это всякий раз при встрече во дворе. Ни проронив ни слова, они прошли мимо и затерялись в цеху.

– Пойдем наверх, – приказал Мельцер сыну. Не расспрашивать же его прямо здесь. Хватит и того, что отпрыск лучше информирован о событиях, чем он сам.

Они молча поднялись на третий этаж, и Иоганн вновь ощутил боль в груди. Появилась одышка, и он дважды останавливался, наблюдая, как Пауль легко поднимался дальше.

– Отец, тебе нехорошо? У тебя лицо совсем серое.

Обеспокоенный взгляд Пауля действовал ему на нервы. Он не болен, никогда не болел, даже при гриппе ходил на фабрику. Он построил это предприятие, он управлял им, времени на отдых и болезни не оставалось.

Пауль пододвинул отцу кресло и достал из шкафа бутылку французского коньяка.

– Что происходит? – недовольно процедил отец. – Что ты со мной как со стариком?

Пауль спокойно наполнил два бокала и заметил, что старику он предложил бы не коньяк, а чашечку ромашкового чая.

– Нахал!

Мельцер сел и выпил коньяк залпом. Это была хорошая идея – он разом почувствовал себя лучше.

– Итак, что произошло? Ты вел переговоры с этими парнями? Надавал им обещаний?

Нет, не так. Пауль рассказал, что вышел за ворота, когда узнал, что там что-то затевают. Пауль был знаком с зачинщиками и вышел к ним. В конце концов, недаром он месяцами стоял с ними в прядильной у одного станка. Пусть и не подолгу.

– Мы потолковали, и я им сообщил, что не стоит устраивать всю эту возню ради пары пфеннигов. Тут они стали болтать всякую ерунду, которой наслушались на своих профсоюзных собраниях, а я спокойно слушал. А выслушав, пообещал похлопотать об оплате дополнительных смен.