Зощенко - Бернгард Рубен

„Оставьте меня в покое, мне от вас ничего не нужно, я ни к кому не лезу“, — вот его слова… <…>

<…> Михаил не печатается, не работает и не зарабатывает ни копейки, относится ко мне враждебно, недоверчиво, абсолютно холодно и равнодушно, как к совершенно чужой, посторонней и ненужной женщине. <…>

Все мои мечты и надежды на нашу радостную, дружную жизнь разрушены окончательно и безвозвратно. <…>

Мне кажется, я должна понять одно — у меня нет больше мужа, у меня нет Михаила…

Зачем мне унижаться?

Зачем добиваться любви Михаила?

Зачем стараться вести себя „пай-девочкой“, чтобы заслужить награду?

Неужели недостаточно мне унижений?

А самое большое унижение — эта вечная ложь — ведь я — жена Зощенко по имени — а, в сущности, не жена, не друг, не близкий ему человек, а, кажется, злейший его враг. <…> Он всем недоволен — готовлю я ему „невкусно“, и он теперь стал готовить себе еду сам. <…>

Я начинаю понимать, что не Михаил сложен для меня, а я сложна для него…

Михаил, в сущности, очень примитивен, как это ни странно. Ему чужды и непонятны все „тонкости“ моих ощущений и переживаний.

Что ему сейчас от меня нужно — чтобы я была здорова, чтобы я доставала деньги, готовила вкусную еду, убирала комнату, заботилась обо всем быте и ни во что не вмешивала его, ничего от него не требовала. <…>

Трудно понять, чем было вызвано такое жестокое, такое дикое отношение ко мне… Или, действительно, он был больной, ненормальный человек?

А, м.б., просто — разлюбил окончательно, разочаровался во мне и я просто стала ему не нужна, докучна? Но ведь когда-то он упрекал меня за то, что я не люблю его… А когда эта любовь пришла, она стала ему не нужна. Впрочем, так часто бывает… И у него в юные годы, в 17 году, была даже новелла на эту тему — „Муж“… <…>».

Затем — о последней военной зиме:

«В смысле „быта“ зиму прожила относительно благополучно, тем более что неожиданно из эвакуации вернулась Раиса, моя старая домработница, и с конца сентября она помогает мне по хозяйству — вернее, несет почти всю работу. (Раиса в ту зиму обслуживала нас и О. Д. Форш — попеременно готовила нам обеды на 2 дня.)

Я же помогала Михаилу в литературной работе, да штопала белье, да проводила кое-какую свою работу… И в то же время старалась исполнять его малейшие желания… Отношения наши как будто налаживались, но иногда он все же „срывался“, и я опять мучительно больно переживала его обиды и несправедливости…

А все-таки — ведь я любила этого человека, но только всегда, всегда, всегда я сама создавала тормоза, преграды для этой любви.

Но мне так всегда нравились эти глаза, это лицо, эти губы, эти руки…

И как бы я хотела, чтоб снова, как 28 лет назад, потянулись бы они ко мне! <…>».

Летом 1945 года они много времени провели вместе на своей даче в Сестрорецке. И Вера Владимировна с удовлетворением написала об этих месяцах:

«Я теперь очень хорошо понимаю Михаила — его „бегство“ от жизни, от людей, от забот и хлопот житейских. Это самозащита, здоровый творческий инстинкт.

Если бы он так не поступал, он ничего не создал бы. <…>

Все-таки за это лето я одержала над ним большую победу: мне удалось сломить его сопротивление себе, его страх передо мной.

И мне не жалко, что я так много сил и времени затратила на огород — этим огородом я „подкупила“ его, заинтересовала — он с удовольствием и интересом приезжал в Сестрорецк. <…>».

Но вскоре она опять непримиримо пишет о том же своем навязчивом стремлении одержать свою победу, с которым прожила всю жизнь — стремлении переделать Зощенко для себя, под себя, а не любить его таким, каким он был:

«…Мне больше ничего не нужно. Все равно того, что мне единственно нужно — простой человеческой любви, любви мужа и сына, мне не добиться. Я окончательно не нужна им больше.

С Михаилом — слишком разные мы люди, слишком разные у нас вкусы, потребности, желания. А главное — нет у него ко мне чувства, нет ни любви, ни нежности, ни ласки, нет ни малейшего интереса — я просто не нужна ему. <…>

Я очень хотела завоевать Михаила, стать для него необходимой, нужной, любимой, стать тем, чем, кажется, никогда не была, но, кажется, я принуждена признать себя в этой борьбе побежденной.

Год назад я решила отойти от него в сторону, не стараться словами разбить его больную идею, разорвать те нехорошие ассоциации, которые связывались у него со мной…

Мне казалось, я поняла — это была болезнь, надо победить ее…

Победить делом, а не словом.

И вот порой летом мне казалось, что я достигла цели, что он перестал бояться меня, что он снова доверчиво тянется ко мне, что вот еще немного — и все будет хорошо и просто, будет настоящая близость, будет любовь, будет жизнь… <…>

И вдруг сейчас мне показалось, что все напрасно. Что все мои усилия тщетны, что лучше больше не напрягать своих сил, отказаться от борьбы…<…> К чему мне эта унизительная, в сущности, борьба?

Стоит ли он ее, этот черствый, жестокий, холодный и грубый человек, который исковеркал, сломал, изуродовал всю мою жизнь, всю мою душу. Ведь такого страшного, обнаженного эгоизма мне никогда больше не приходилось встречать в жизни. Разве только эгоизм его сына может поспорить с ним. <…>».

И в то же время Вера Владимировна обнаруживает откровенное понимание причины их несчастливой совместной жизни, причины, заключенной в ней самой:

«Может быть, впрочем, все не так уж мрачно, как рисуется в моем пессимистически настроенном мозгу? Может быть, к Михаилу нужно относиться, действительно, как к больному, нервному, перегруженному работой человеку? <…>

К сожалению, эти „здравые мысли“ быстро исчезали и я снова и снова мучила себя, а может быть, и Михаила своими „неразрешимыми вопросами“.

А ведь нужно было одно — понять, какую тяжелую драму он пережил так недавно, как тягостна была для него неудача с его „главной книгой“… Надо было ничего не требовать, надо было действительно дать ему то единственное, что он просил у меня, — дать ему покой, дать возможность спокойно работать, ничем не тревожить его…

Надо было терпеливо ждать и не страдать от того, что наши отношения не становились сразу такими, как я хотела, как мне было нужно…

Но вот этого-то я и не сумела, не могла понять… И в этом — моя вина перед ним… Непоправимая вина…»

КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

1. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК ВКП(б)

Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», датированное 14 августа 1946 года, в писательских кругах сразу нарекли «постановлением по Зощенко и Ахматовой».