Моя рыба будет жить - Рут Озеки

Не в силах больше сидеть, он вскочил с панды и поплелся к цепочке, которая служила ограждением. Я пошла следом. Маленькие воротца вели к бетонной набережной, полого спускавшейся к реке. Мы сели на откосе и стали смотреть, как мимо движутся быстрые темные воды. Я знала, он думал утопиться в этих водах. Я знала, он думает о том, как приходил сюда раз за разом, чтобы умереть. Он потянулся и взял мою руку.

— Я тебя подвел, — сказал он. — Позволил чувству вины сломать себя. Меня не было рядом, когда я был тебе очень нужен.

Я затаила дыхание. Он собрался говорить об Инциденте с Трусиками. Собрался признаться, что делал на них ставки. Я попыталась убрать руку. Мне ужасно не хотелось об этом говорить, но как было этого избежать? Все ж таки я задала ему крайне неловкий вопрос, и он дал на него правдивый и честный ответ. Я была у него в долгу. Так что, когда он спросил у меня, как мои трусы попали на тот хентайный бурусера-сайт и что происходит на видео, я сделала глубокий вдох и все ему рассказала. Я знаю, они с мамой говорили о моем идзимэ, но я не думаю, что он когда-либо понимал, насколько все было плохо. Видно было, что это его расстроило, но и нереально разозлило тоже.

— Спасибо, что рассказала мне, — сказал он, когда я закончила. Голос у него был жестким, но я знала, что он не был на меня сердит. Звучало это, скорее, будто он принял какое-то решение. Он встал и поднял меня на ноги, а потом мы пошли домой в молчании, остановившись только раз, чтобы он мог купить мне «Палпи» в торговом автомате. Вид у него был реально сосредоточенный. Не знаю, что он там задумал, но с того самого вечера он опять принялся работать на компьютере как одержимый, который только что обрел raison d’être.

Он совершенно прекратил читать «Великих умов» и все время проводит за программированием, а это и есть его суперпауэр, и, может, я свою тоже нашла — писать тебе. И прежде чем у меня кончатся страницы, мне бы просто хотелось сказать тебе, что у нас с папой все о’кей, теперь, когда я наконец поняла, что он за человек, и хотя тему самоубийства мы не обсуждали, я, в общем, уверена, что никто из нас больше об этом не думает. Ну, про себя-то я знаю точно. Когда я закончу эти последние страницы, я собираюсь сразу же пойти и купить новую пустую книгу и сдержать обещание — а именно, написать историю жизни старушки Дзико, всю целиком. Правда, конечно, что она уже умерла, но истории ее до сих пор живы у меня в голове, по крайней мере, пока, так что мне надо поскорее записать их, пока не забыла. Память у меня неплохая, но воспоминания — тоже существа временные, как вишневый цвет или листья гинкго; некоторое время они прекрасны, а потом увядают, и вот уже они мертвы.

И, может, тебе приятно будет узнать, что впервые в жизни мне правда не хочется умереть. Бывает, я просыпаюсь среди ночи и проверяю, тикают ли еще часы небесного солдата, принадлежавшие Х. № 1, а потом проверяю, жива ли я сама, и, ты не поверишь, иногда я ужасно пугаюсь, типа, О боже мой, что, если я мертва! Какой это будет ужас! Я же еще не написала историю жизни Дзико! А иногда иду я по улице и ловлю себя на мысли: О, пожалуйста, пусть этот дурацкий «лексус» проедет мимо, а не потеряет управление, и не врежется прямо в меня, или вот этот сумасшедший бурусера-хентай-саларимен с начесом через лысину, только бы он меня ножом не пырнул, или этот тип, одетый во все белое, похожий на сектанта-террориста, только бы он не швырнул пакет с зарином в моем вагоне… по крайней мере, пока я не закончу писать историю жизни Дзико! Я не могу умереть, не сделав этого. Я должна жить! Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!

Вот на таких мыслях я себя иногда ловлю. По крайней мере, пока я не допишу ее историю, я умирать не хочу. Мысль о том, что я могу подвести Дзико, вызывает у меня слезы, и, думаю, ты можешь отметить, что это большой для меня прогресс, вот так реально беспокоиться насчет смерти — прямо как нормальный человек.

И еще одно — напоследок. Я тут только что узнала нечто крайне позитивное. Я узнала, что старина Марсель Пруст написал не просто одну книгу под названием À la recherche du temps perdu. На самом деле он написал целых семь! Круто, правда? À la recherche du temps perdu оказалась дико долгой историей в несколько тысяч страниц, и ему пришлось публиковать ее в виде нескольких отдельных томов. И самый последний том называется Le temps retrouvé, а это значит «Найденное время». С ума сойти, правда? Так что теперь мне надо держать ушки на макушке и постараться найти старое издание Le temps retrouvé. Я отнесу его в магазинчик хэнд-мейда на Харадзюку, и посмотрим, может, мне удастся уговорить даму, которая там работает, послать томик той хакерше, чтобы она сделала для меня еще одну книгу-концепт, и тогда я напишу в ней историю старушки Дзико.

Хм. Знаешь что? Я тут подумала, может, и не стоит. Может, я постараюсь немного выучить французский, чтобы почитать книгу Марселя, вместо того, чтобы выкидывать страницы. Вот это будет круто. А что касается истории жизни моей Дзико, думаю, я просто куплю обычную пачку старой доброй бумаги и начну писать.

Рут

1

Она захлопнула книгу.

Добралась до конца. Это последняя страница. Она закончила.

Что теперь?

Она взглянула на часы. Красные светящиеся цифры: 3:47. Почти четыре. Дровяная плита в гостиной остыла, и в доме было зябко. Будь она в храме у Дзико, она бы сейчас вставала, чтобы часок посидеть в дзадзэн. Она поежилась. Снаружи на окно спальни тяжело навалилась холодная черная ночь, и удерживала ее лишь крошечная светящаяся точка, дрожащее отражение фонарика в стекле. Слышно было, как ветер шумит в бамбуках, как поскрипывают гигантские стволы. Рядом крепко спал Оливер, издавая губами тихие «пу-пу-пу». Кота, лежавшего в коробке на полу со стороны Оливера, не было слышно. Должно быть, он тоже спал.

Она проснулась непонятно от чего час назад и, полежав некоторое время без сна, поняла, что уснуть так и не удастся, и взялась за дневник. И вдруг обнаружила, что читает предпоследнюю страницу. Осталась всего одна. Она заколебалась, ожидая, что страницы размножатся опять, но этого не произошло. Сомнений не было. Слова кончились, и не было больше страниц.

Книги заканчиваются. Почему она так удивилась?

Мысли ее вновь обратились к загадке пропавших слов. Она каким-то образом нашла их и вернула обратно? Не так уж это было безумно, как могло показаться. Иногда, когда она писала, она настолько полно погружалась в историю, что наутро, открыв файл и взглянув в написанное, обнаруживала, что разглядывает абзацы, которые — она могла поклясться — видит в первый раз, а иногда всплывали целые сцены, о которых она совершенно не помнила, как писала. Как они сюда попали? У нее захватывало дух, а затем следовал краткий приступ паники — кто-то вломился в мою историю! — которая часто перерастала в радостное волнение, когда она продолжала читать, склонившись к монитору, будто приникнув к источнику света или тепла, пытаясь уловить, к чему ведут странные новые фразы, скользящие по экрану. Смутно, очень смутно она начинала припоминать, — подобно тому, как в памяти иногда всплывает хрупкий, как мотылек, образ из сна, — сознание осторожно цеплялось за самый краешек, обиняками, едва смея прямо взглянуть на слова из страха, что вот-вот они упорхнут за грань, в небытие, за пределы пикселей, и исчезнут там навсегда. С глаз долой — из сердца вон.

Но в этот раз все было совсем по-другому. Она не писала; она читала. Уж конечно, читателю подобная ловкость рук — вытягивать слова из бездны — была не под силу? Но, вполне очевидно, сделала она именно это, или же она сошла с ума. Или…

Вместе мы будем творить волшебство…

Кто кого вызвал из небытия?

Ей припомнилось, что Оливер уже как-то делал подобное предположение, но в тот момент она не оценила по-настоящему всей серьезности вопроса. Была ли она сном? Или Нао словами вызвала ее к существованию? Свобода воли — сложная штука, сказала Мюриел. Рут всегда ощущала себя достаточно материальной, но, может, она ошибалась? Может, она отсутствовала, как намекало ее имя — бездомный, призрачный конструкт из слов, собранный этой девчонкой. У нее никогда не было повода подвергать сомнению собственные ощущения. Эмпирические познания о самой себе как о существе из плоти и крови, как о неотъемлемой части реального мира ее воспоминаний, казались ей достаточно надежными, но теперь, в четыре утра, в темноте, былой уверенности она не ощущала. Она поежилась, и внезапно движение позволило ей ощутить все места, которыми ее тело соприкасалось с кроватью. Уже лучше. Сосредоточившись, она ощутила кожей тепло и вес покрывала, прохладу воздуха на лице и руках, биение сердца.

И дневник тоже — он все еще отдавал теплом у нее в ладонях. Она пристально поглядела на красную ткань обложки. Это ей только кажется, или вид у обложки стал более потрепанный, чем когда она ее впервые увидела? Она перевернула книгу. Вот темное пятно, в том месте, где кот напустил на книгу слюней. Она поднесла томик к носу. Горький запах кофейных зерен и фруктовая сладость шампуня почти исчезли. Теперь от книги пахло дымком и кедром, и едва уловимо пылью и плесенью. Она обвела пальцем золотое тиснение на обложке, потом открыла, очень быстро, последнюю страницу, словно пытаясь застигнуть ее врасплох.