Empire V. Бэтман Аполло - Виктор Олегович Пелевин

сдвигаются по фазе и в определенный момент осознаются в качестве ответа сами на себя. Тогда по нейронным цепям мозга проходит волна возбуждения, и человек решает, что нашел истину. Поэтому все человеческие истины имеют формат уравнения, где одно понятие замыкается на другое. "Бог есть дух. Смерть неизбежна. Дважды два четыре. Йе равно эм цэ квадрат". Особого вреда в этом нет, но если таких уравнений становится слишком много, падает выработка баблоса. Поэтому мы не можем пускать человеческую культуру на самотек. Если надо, мы железной рукой направляем ее в нужное русло.

— Каким образом?

— Ты же проходил гламур и дискурс, - сказал Озирис. - Вот таким образом и направляем. Если тебя интересуют конкретные методы, это к халдеям. Но общий смысл в том, чтобы холостая фаза работы ума "Б" была как можно короче.

При правильной постановке дела человек не ищет Бога. Бог уже ждет его в церкви возле ящика для монет. Точно так же человек не ищет смысла в искусстве. Он знает, что единственный смысл, который там есть - это сборы. И так далее. Как говорят в школе, борьба за повышение косинуса "фи" - всенародная задача.

— В чем тогда смысл бытия? - спросил я. - Или жизнь вообще пустая бессмыслица?

— Почему. В ней можно найти много разного смысла. На любой вкус. Можно прожить ее так, что она будет цельной, одухотворенной и полной значения. Но после того, как перевернется ее последняя страница, весь этот смысл унесет ветром, как сухую солому.

— Но зачем тогда все это?

Озирис наклонился вперед, взял со стола какой-то предмет и поднес его к моему лицу.

— Что это такое? - спросил он.

Я поглядел на его пальцы. В них был гвоздь. Старый, немного ржавый у шляпки, и, похоже, куда-то уже забитый и вынутый.

— Это? Это гвоздь.

— Правильно, - сказал Озирис. - Гвоздь. Старый гвоздь. Вот мы берем простейшую вещь - старый ржавый гвоздь. Глядим на него. И думаем - что это?

— Гвоздь, - пожал я плечами. - Что тут думать?

— А о чем идет речь? Об этом кусочке металла? Или о восприятии, которое ты испытываешь? Или о том, что гвоздь и есть это восприятие? Или о том, что это восприятие и есть гвоздь? Другими словами, идет ли речь о том, что гвоздь отражается в нашем сознании, или о том, что мы проецируем слово "гвоздь" на окружающий мир, чтобы выделить ту совокупность его элементов, которую договорились обозначать этим звуком? Или, может быть, ты говоришь о темной и страшной вере некоторых людей в то, что некий гвоздь существует сам по себе вне границ чьего-либо сознания?

— Я уже запутался, - сказал я.

— Правильно. Запутался, и никогда не выпутаешься.

— А причем тут мой вопрос?

— При том. Ты спрашиваешь - в чем смысл бытия? А вот тут, - Озирис потряс гвоздем в воздухе, - просто железка с помойки. И холостого хода твоей денежной сиськи не хватает даже на то, чтобы понять, что это такое. Хотя ты можешь потрогать эту вещь, согнуть или вогнать кому-нибудь в ладонь. А ты говоришь о том, чего не существует нигде, кроме воображения. Причем даже там его нет постоянно - сделанное из слов зыбкое облако возникает на секунду, завораживает иллюзией смысла и исчезает без следа, как только ум "Б" начинает думать, где деньги. Понимаешь?

— Нет.

— И правильно. Смирись, Рама.

Я кивнул.

— Когда человек - а вампир, говоря между нами, это просто улучшенный человек - начинает размышлять о Боге, источнике мира и его смысле, он становится похож на обезьяну в маршальском кителе, которая скачет по цирковой арене, сверкая голым задом. У обезьяны есть извинение, что ее так нарядили люди. У тебя, Рама, такого извинения нет.

Бросив гвоздь на стол, Озирис нажал кнопку рядом с телефоном. В коридоре продребезжал звонок.

— Мне пора обедать. Григорий тебя проводит.

— Спасибо за разъяснения, - сказал я, вставая. - Я, правда, мало что понял.

— А к этому и не надо стремиться, - улыбнулся Озирис. - Вот главное, что следует понять. Зачем тебе что-то понимать, когда ты все уже знаешь?

Одна капля баблоса объясняет больше, чем десять лет философских разговоров.

— Почему же тогда вы перешли с баблоса на красную жидкость? - спросил я.

Озирис пожал плечами.

— Some dance to remember, - сказал он, - some dance to forget. /один танцует, чтобы вспомнить, другой танцует, чтобы забыть. - англ./ В комнату вошел усатый молдаванин, и я понял, что аудиенция окончена.

Молдаванин довел меня до выходной двери, как и в прошлый раз. Но сейчас он почему-то оглянулся, вышел вместе со мной на лестничную клетку и прикрыл квартирную дверь.

— Лифт не работает, - сообщил он тихо. - Я провожу вас вниз.

Я не стал возражать, но на всякий случай пошел вдоль стены, подальше от перил, за которыми был лестничный пролет.

— Извините за навязчивость, - сказал молдаванин. - Я вообще-то профессор теологии из Кишинева. Здесь просто подрабатываю. У нас в Кишиневе временно не нужны профессора теологии.

— Могу представить, - сказал я сочувственно.

— Вы знаете, - продолжал молдаванин, - сюда частенько заходят молодые вампиры, которые беседуют с нашим нанимателем. Я жду у двери на тот случай, если хозяин позвонит. Ну и слышишь кое-что, так что я знаю, какие представления господствуют в вашем мире. Обычно я не вмешиваюсь в разговор.

Но сегодня речь шла о Боге. И здесь я чувствую себя обязанным сделать одно важное уточнение к тому, что вы только что слышали. Как теолог. Но прошу вас, не говорите шефу про наш разговор. Вообще никому не говорите до следующего контрольного укуса. А там я в отпуск уеду. Обещаете?

— Вы хорошо знакомы с деталями нашего обихода, -