"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

— Так делать что надо? — В горницу вошел Семен Строганов, сын Аникея. — Не вертаться ж тебе на Волгу за людьми.

— Это да, долго и накладно, — пожал плечами чернобородый. — А у вас тут средь бела дня в кабаке не протолкнуться, А служить некому.

— Тут деньги легкие, шальные, — вздохнул Семен. — Сам знаешь, на соляной варнице за месяц столько можно заработать, сколько в другом месте за год не подымешь. Кто поумнее, тот на эти деньги привозит красный товар и с инородцами торгует, а кто поглупее — в кабаке сидит.

— Можно молодняк набрать, — вдруг прищурился Аникей. — Обучать тебе их, конечно, придется с азов, зато они горячие да быстрые, не успеешь оглянуться, у тебя новая дружина будет.

— Дело хорошее, — хмыкнул Семен. — Под тобой, атаман служить всякий за честь почтет.

В узкое кабацкое окошко вползал отсвет северного заката. В углу негромко переговаривались два молодых парня.

— Слыхал, — с азартом говорил русоволосый. — Строгановы дружину собирают. Атаман к ним с Дикого Поля приехал, завтра на усадьбу велели охотникам приходить, будут смотреть, кто чего в бою может. Пойдем?

— У меня товар не распродан, — зевнул второй, явно не разделяя энтузиазма приятеля. — Ежели б я на варнице был, конечно, бежал бы оттуда, коли дело такое. А так я человек свободный, не подневольный, отгорбатил свое на промыслах. Лучше со мной к вогулам торговать поехали, хочешь, в долю тебя возьму?

— Да пошли! — гнул свое русый. — Говорят, Строгановы за Большой Камень хотят народ послать, смотреть, что там. Что тебе вогулы, как сидят в лесах, так и будут сидеть. А тут хоть мир посмотрим. Ты ж на мечах хорошо дерешься, я видел.

— Вот привязался, ладно, уболтал, сходим поглядим, что там к чему.

— А хорошо у нас! — сказал русый, когда они вышли на воздух. — Просторно! — он раскинул руки, будто хотел обнять всю Соль Вычегодскую — с ее льдистой рекой, с исходящими янтарной слезой деревянными домами, с взбежавшим на пригорье собором Введения Богоматери. — Да и девки пригожие! — он подтолкнул приятеля, указывая на высокую, светловолосую девушку, загонявшую корову на двор.

— Ты б поменьше о девках думал, а больше о дружине. Дам тебе меч, хоть в руках его подержишь, я тебе покажу, как сражаться-то.

Резная деревянная усадьба Строгановых казалась крепостью — с двумя башнями и даже своим озером, — там купцы выращивали жемчуг, что шел на оклады икон. Чернобородый атаман посмотрел на сотню юношей, и крикнул, враз перекрыв гул толпы: «Кто тут трус, сразу может домой идти, оных нам не надобно. Война — дело трудное, коли будете в дружине, может, и дома своего больше не увидите. Коли у кого есть что терять, кого жинки да детушки ждут, идите восвояси, обиды на вас не держать не будем.»

Толпа слегка поредела.

— Те, которые остались, вона мечи вам сейчас вынесут, разбирайте их, да и посмотрим, на что вы годитесь.

Лязгнули, заскрежетали клинки над лугом. Атаман поморщился. «Нету в них злости, ровно рыбы снулые плавниками машут. То ли дело у нас на Волге…». Он встал напротив высокого русого парня.

— Ты как не с противником бьешься, а бабу обхаживаешь. Оно, ясно, тоже умения требует, — вокруг раздался хохот, — однако враг не ленив и терпежу у него не то чтобы много. — ни на секунду не переставая зубоскалить, атаман быстрым движением выбил меч из руки новобранца.

— Больно, — охнул тот, схватившись за запястье.

— Дак то война, милый ты мой, — вздохнул атаман. — Это тебе не у бабы между титек лежать.

С дальнего конца луга раздался сдавленный крик. Атаман, обернулся.

Невысокий ладный юноша стоял над лежащим на земле противником, приставив к его горлу клинок.

— Что за шум, а драки нет? — Чернобородый растолкал собравшихся, наметанным глазом оценивая ситуацию.

— Этот, — ему кивнули на лежащего, — как его теснить зачали, за кинжалом полез, хотел исподтишка ударить.

При виде валявшегося в траве ножа, глаза атамана недобро сверкнули.

— Ты куда пришел, вояка? Тут тебе не кабацкая метелица, а честный бой. Дружина, она подмогой сильна, а не подлостью. Убирайся и чтоб духу твоего тут больше не было, А ты — Ермак поманил юношу заскорузлым пальцем, — иди-ка сюда, Что за меч у тебя? — Он провел пальцами по золотой насечке на рукояти. — Украл?

Юноша вспыхнул, стиснул кулаки.

— Сроду не воровал я. Подарение это.

— Дорогое подарение, — хмыкнул атаман и, не глядя, протянул руку, в которую тут же лег меч. — Вот мы счас и поглядим, как ты им владеешь.

В следующий миг атаман с удивлением понял, что юнец далеко не первый раз держит в руках меч. Там, где чернобородый брал силой, тот отвечал быстротой и ловкостью. Толпа затихла, слышен был только звон металла и тяжелое дыхание атамана, юноша дышал легко, будто и не дрался, а так, на прогулку вышел. Рукоятки мечей сцепились, атаман стал теснить юношу. Тот вдруг, — сморгни, и не увидишь, как он это сделал, — вывернулся и ловко рубанул по клинку противника. Атаман опустил меч, рассмеялся. Такие приемы боя он видел когда-то на Диком Поле, где знавал человека, у которого меч, казалось, был продолжением руки. Но ведь как давно это было… Нет, не может быть таких совпадений.

— Хорошие у тебя, видать, учителя были.

— Не жалуюсь, — уклончиво пожал плечами парень.

— Лук принесите. — Ермак наложил стрелу. — Попадешь? — Он показал на дерево на берегу озера, в полусотне саженей от них.

Парень выстрелил, почти не целясь.

— Тут дурак не сумеет, оно ж на месте стоит.

— Смелый ты, — присвистнув, протянул атаман.

— Не трусливей многих, — парень чуть склонил голову и явно собрался уходить.

— Сотником пойдешь ко мне? Стол, кров, пять рублей серебром, ну и доля с добычи, коли пойдем в набег куда.

— Вроде охранять звали, не набегать.

— Я бы еще язык тебе подрезал, была б моя воля, — нахмурился чернобородый.

— Многие хотели, дак до сих пор жалеют об этом. Согласен. — Парень протянул руку.

Чернобородый пожал ее.

— Меня Ермак зовут, сын Тимофеев. А тебя как величать?

— Михайлов я, Петр.

Часть пятая

Северный Урал-Москва, весна-лето 1568 года

— Дай! — крохотная ручонка требовательно тянулась к сырой оленине. — Дай, дай, мика[17]!

— Вот обжора, — покачала головой Марфа и отрезав маленький кусочек, собралась было прожевать его, прежде чем дать ребенку, но он проворно выхватил обрезок и запихнул в крохотный ротик, помогая себе кулачком. Облизнул испачканные кровью губешки.

— Ай![18] Амнай![19]

— Ишь разохотился, — усмехнулась Марфа, доставая грудь. — Спать тебе пора, а как проснешься, так и отец вернется.

Насытившись, дитеныш наконец угомонился и мирно засопел, сморил сон и Марфу.

Табохтой стоял на пороге чума, примериваясь, как бы половчее перешагнуть, чтобы не разбудить спящих. Бронзовые волосы Локки разметались по рысьей шкуре, парка разошлась, приоткрывая белеющую грудь с острым розовым соском, на котором еще блестела жемчужная капля. Вождь откинул полог, разделявший чум, осторожно переложил ребенка в подвешенную к своду колыбель из оленьей шкуры. Потом опустился на колени и приник губами к ее груди. Не было ничего слаще этого молока. Локка открыла усмешливые зеленые глаза, ласково взъерошила ему волосы.

— Опять дитя объедаешь, бессовестный?

Как дитю исполнился год, стала Марфа потихоньку отлучать его от груди. Шаманка, принимавшая роды, научила ее делать отвар из местных трав. Вот и утром выпила она ложку горьковатого, вяжущего зелья.

Марфа сбросила с плеч парку. Табохтой умостил ее рядом с собой, и в который раз удивился тому, какая она маленькая, его ладони, казалось, накрывали всю ее без остатка.

Она взяла его руку, повела вниз. Он чуть куснул ее за нежное плечо. От ее волос пахло багульником, вождь жадно вдыхал сладкий, дурманящий дух.