Пришелец - Александр Волков

— О Господи, да неужели же я нашел тот всевластный дурман, о котором упоминает великий Авиценна? — продолжал бормотать он, отыскивая под ногами разломанную Норманом коробочку. — И теперь для того, чтобы сделать сложнейшее рассечение с последующим удалением, больного не придется распинать на столе, пристегивать ремнями и постоянно держать наготове жаровню с углями для прижигания крови, выступающей из рассекаемых тканей от болевого напряжения… Не говоря уже о тех случаях, когда больные умирают просто от боли, так, командор?

— И это золото на дне… все дно усыпано золотом!.. — томно тянул Норман, распустив на лице блаженную улыбку и прикрыв ресницами затуманенные глаза.

— Какое там еще золото! — воскликнул падре, тыча ему в лицо целый сноп косо срезанных стеблей, увенчанных засохшими пенными шапочками. — Вот — золото!.. Все золото мира ляжет к нашим ногам за несколько щепоток этого дьявольского зелья!

Этот полуночный вопль разбудил спящего неподалеку Люса. При виде истерически пляшущего под навесом падре, щуплый с виду, но весьма подвижный и ловкий гардар мгновенно вскочил на ноги и взвел курки двух пистолетов, лежавших под седлом у него в изголовье. Люс огляделся по сторонам, прислушался, но не обнаружил в обозримых пределах ничего более подозрительного, нежели прыгающий и выкрикивающий что-то невразумительное священник. Фигура сидящего со скрещенными ногами Нормана выражала величественное спокойствие, которое не мог возмутить даже падре, который метался вокруг командора и тыкал ему в нос растрепанный пучок какой-то соломы. На недостроенных угловых башнях, предназначенных для установки доставленных с корабля пушек, смутно виднелись припавшие к смотровым щелям фигуры дозорных — двух воинов и двух охотников из подобранного в океане племени кеттов. Норман сам поставил кеттов в ночную стражу, убедившись, что эти поистине двужильные люди могут к тому же видеть в темноте. Да и стрелять из пистолетов эти дикари научились поразительно быстро, так что Люс, сам обучавший этому тонкому искусству некоего юношу по имени Бэрг, не уставал молча восхищаться тем, как ловко его подопечный с разворота выстрелом срубает полый коленчатый стебель, едва он показывается над бревенчатой оградой.

Люс тихо, не сводя глаз с падре и Нормана, возвратил на полочки плоские железные клювики пистолетных курков. После этого он осторожно положил пистолеты под седло и, пригибаясь, стал бесшумно обходить навес, приближаясь к нему со стороны единственной камышовой стенки, вечерами заслонявшей спину падре от палящих лучей предзакатного солнца.

Подобравшись к стенке, Люс двумя пальцами проделал в ней небольшую щель и, прильнув к ней глазом, увидел довольно странную картину. Норман сидел со скрещенными ногами, прямой как столб, и смотрел прямо перед собой остановившимся и словно затуманенным взглядом, невольно напомнившим Люсу неживой, ювелирно составленный из двух жемчужин глаз его бывшего приятеля Джумы, найденного удавленным на корме корабля. Впрочем, особенно напрягать память ему не пришлось, потому что теперь этот глаз украшал один из перстней на пальцах Нормана и падре в свете лучины разглядывал этот перстень, смазывая маслом обожженную ладонь командора Ладонь, по-видимому, была сожжена довольно порядочно, потому что даже из узкой, проделанной Люсом смотровой щели слегка потягивало паленым. От этого запаха у Люса защекотало в носу, и он чихнул, едва успев заткнуть рот и нос потрепанным рукавом камзола. Но падре был настолько погружен в свои занятия, что даже не повернул головы на этот звук. Он смазал ожог, стер промасленным шелковым лоскутком засохшую кровавую дорожку на обнаженной груди командора и, взяв с крышки сундучка сморщенный овальный плод с зубчатой коронкой, стал вытряхивать из него крошечные яшмовые крупинки себе на ладонь. Еще Люс заметил на столбе под лучиной целую связку стеблей, часть из которых была увенчана этими плодами, а часть лишена головок. Выдернув из пучка один из таких голых стеблей, падре соскреб с косого среза шапочку засохшего пенистого сока, растолок ее в ступке, смешал с табаком, натолкал этой смеси в чубук и, когда Норман пошевелился и с блаженной улыбкой вытянул перед собой раскрытую ладонь, сунул ему в пальцы раскуренную трубку. При этом он бросил через плечо легкий выпотрошенный плод, и тот выкатился из-под навеса прямо к ногам Люса. Гардар опустил руку и, нашарив в темноте морщинистую шероховатую коробочку, подобрал ее, сунул в нагрудный карман камзола, крадущимися шагами вернулся к своей ветхой тростниковой подстилке и свернулся на ней, положив голову на твердую прохладную ложбину кавалерийского седла.

Наутро Норман проснулся с легкой давящей головной болью и горьковатой пепельной сухостью во рту. Открыв глаза, он увидел, что лежит под навесом, а падре сидит на сундучке и ловкими движениями вплетает свежий прут в прохудившуюся стенку своего походного короба. Когда он окликнул его, падре живо повернул голову и спросил, как он спал.

— Хорошо, — ответил Норман, — спасибо вам, святой отец!..

— Ну вот и замечательно, — сказал падре, наполняя деревянную плошку прозрачным желтоватым отваром из мелких подсушенных листьев, сорванных им с густого низкорослого кустарника, густые заросли которого он обнаружил на пологом южном склоне мыса, выдающегося далеко в море.

— Как вы не боитесь в одиночку забредать в такую даль? — спросил Норман, садясь и принимая из рук падре деревянную плошку. — Мне сдается, что аборигены настроены к нам далеко не дружелюбно…

— Вы помните наш первый вечер в кругу этих разукрашенных детей природы? — спросил падре, длинным рывком очищая от листьев новый прут.

— О да! — воскликнул Норман. — Это было незабываемое зрелище!

— Они тоже никак не могут забыть голубой огонь, наполнивший недопитую плошку, — усмехнулся падре.

— Огненная вода?

— Да, — кивнул головой падре, — на днях четверо шечтлей выследили меня на мысу и стали молча приближаться, оттесняя к морю…

— И вы до сих пор молчали? — вскинулся Норман.

— Пренеприятнейшая могла выйти история, — невозмутимо продолжал священник, — но, отступив от них на несколько шагов, я достал огниво, протянул руку к воде и несколько раз щелкнул кремнем, высекая искры. Дикари тут же пали ниц и жестами принялись умолять меня не воспламенять воды великого Океана!

— Какая прелесть! — расхохотался Норман. — А я-то не понимал, почему они не особенно препятствуют возведению форта и лишь являются за огненной водой, взамен снабжая нас вполне сносным провиантом!