Пришелец - Александр Волков

— Так-то оно так, — согласился падре, — но я не исключаю и того, что рано или поздно какой-нибудь местный умник вроде шамана разгадает этот фокус, и тогда стены форта станут нашей единственной защитой.

— Но у нас есть Эрних, — вполголоса проговорил Норман, набивая трубку, — вспомните случай на корабле, да и после, на берегу… Я, признаться, до сих пор не могу думать обо всем этом без некоего восторженного содрогания!..

— У меня все записано, — холодно прервал падре, — и со всем этим нам еще предстоит разобраться. А пока пусть каждый из нас занимается своим делом: вы — строительством форта; я — исследованием и сбором даров местной природы…

— Значит, разобраться… — сказал Норман, глядя, как Дильс и Свегг по бревенчатому настилу втаскивают на угловую башню тяжелую корабельную пушку. — Что значит: разобраться? Я лично видел все своими глазами…

— Если глаз твой соблазняет тебя, — сурово сказал падре, — вырви его, ибо лучше лишиться одного из членов своих, нежели быть вверженным в геенну огненную! К тому же я не исключаю влияния местного климата, способствующего произрастанию весьма необычных по своим свойствам растений, едва уловимый запах которых мог разлиться в окружающем воздухе и произвести весьма сильное воздействие на ослабленные долгим морским переходом организмы. — Вы согласны со мной, командор?

Норман вздрогнул и с испугом посмотрел на сухую разломанную коробочку в руках падре.

— Так вы согласны? — настойчиво повторил падре, ногтем сколупывая пенную шапочку с косо срезанного стебля. — Да или нет?

— Да, но я… — невнятно пробормотал Норман.

— Никаких «но», дорогой командор! — жестко прервал падре. — Ибо любое ваше сомнение в нынешнем положении подобно смерти!

— Вы думаете?

— Я не думаю — я знаю.

— А как быть с огненной водой, точнее, с тем страхом, который она внушает этим краснорожим дьяволам, — как долго он еще продлится?

— Я думаю, что до окончания строительства форта этого страха хватит.

— Но наши люди не знают об этом и потому боятся слишком далеко отходить от лагеря…

— Пусть боятся, — кивнул головой падре, — это спасительный страх, ибо он подгоняет их и не дает расслабиться… И вообще, — вдруг истерически взвизгнул он, — народ надо держать в страхе, и если он перестает бояться Бога, то пусть боится хотя бы дьявола, а уж мы сами решим, кем его представить!

— Опять тайное знание, — усмехнулся Норман, — для избранных?

— Да, мой командор, — убежденно произнес падре, — ибо так устроил сам Всевышний, разделив все человечество на тех немногих, кто ценою своей жизни добывает зерна истины, и на невежественную толпу, которая лишь пожирает плоды с дерев, выращенных из этих зерен!

— Я не помню такой притчи ни в одном из евангелий, — сказал Норман.

— Это из апокрифа, — медленно и отчетливо произнес падре, глядя в поблекшие от долгого сна глаза Нормана.

— Вы очень образованный человек, падре, — усмехнулся тот, выдерживая его взгляд, — и тем не менее эта притча представляется мне плодом еретических измышлений…

— Делайте свое дело, командор, — повторил падре, — а я буду делать свое.

— Что ж, возможно, вы и правы, — вздохнул Норман, выплескивая под ноги последние капли остывшего настоя, — надо бы проследить за установкой пушки…

С этими словами он встал и направился к угловой башне, на ходу заправляя в обгорелый чубук трубки золотистые волокна табака.

Угловых башен было четыре, по количеству доставленных с корабля пушек. Строительством башен в основном руководил Люс, весьма сведущий по части установки и последующей стрельбы из всевозможных больших орудий огненного боя. Прежде чем доставлять пушки на связанном из тростниковых снопов плоту, Люс разметил основания башен, очертив вокруг вбитых Норманом угловых кольев четыре полукруга радиусом в полторы сажени. Затем он плотно утоптал землю в одном из кругов и кинжалом изобразил в нем три проекции пушечного ствола, выставив их в отверстия будущих амбразур так, чтобы пушечный выстрел можно было направить вдоль всей наружной стены форта в случае, если шечтли или какие-нибудь другие осаждающие пойдут на приступ.

К тому моменту, когда Норман подошел к основанию угловой башни, воины уже успели втащить по бревенчатому настилу массивный лафет, украшенный по бокам резными изображениями батальных сцен, и, сбросив вниз веревки, ждали, пока гардары надежно обвяжут тупую чугунную чушку ствола. Поверхность ствола была так густо изъедена глубокими кавернами ржавчины, что от гравированных надписей, нанесенных в честь некогда громких, но давно забытых побед военно-морского флота враждебной Норману и его королю державы, остались лишь обрывки имен, дат и названий мест, где происходили эти славные сражения. Бегло просмотрев несколько строк и восполнив по памяти то, что было начисто истреблено морской солью, Норман поискал глазами Люса и, не обнаружив искусного пушкаря в пределах видимости, осведомился о нем у гардаров, усердно толкавших вверх по настилу обвязанный веревками ствол. Но так как всецело поглощенные тяжелой работой гардары не услышали вопроса, Норману пришлось дождаться, пока они дотолкают ствол до возможного предела и отступят подальше на тот случай, если веревки оборвутся и массивное чугунное бревно покатится вниз. Но веревки, длинным редким веером расходящиеся от установленного на верхней площадке бревенчатого ворота, выдержали, и ствол плавно пополз вверх по бревнам, обмазанным прогоркшим китовым жиром.

— Где Люс? — спросил Норман, глядя, как Дильс и Свегг со скрипом вращают деревянные рукоятки ворота.

В ответ гардары стали недоуменно оглядываться по сторонам и молча пожимать лоснящимися от пота плечами. Вопрос достиг чуткого слуха кеттов, но они тоже не смогли сказать ничего определенного, и только Дильс ненадолго отпустил ворот и знаками объяснил Норману, что Люс спозаранку поднялся на площадку, показал, где и как устанавливать лафет, а затем исчез и с тех пор не объявлялся. И вот этот, казалось бы, незначительный сам по себе факт почему-то встревожил Нормана. Он давно притерпелся к тому, что его трудные и порой весьма рискованные предприятия не обходятся без жертв, что его отчаянные и привыкшие полагаться лишь на кинжал и пистолет спутники гибнут в морских стычках, разбиваются о скалы при кораблекрушениях или бесследно исчезают в непролазных зарослях и топях островов, на которые еще никогда не ступала нога человека.

От долгих странствий у Нормана как-то сама собой выработалась способность почти сразу после высадки на берег определять, обитаема или нет та часть суши, к которой прихотливой волею волн, ветров и морских течений прибился его корабль. Острова дикие, не потревоженные ни жадными любопытными взглядами морских разбойников, ни дерзкой вызывающей поступью потерпевших поражение бунтовщиков, обдавали Нормана доверчивым радушием юной девственницы, еще не познавшей темного и всесильного зова плоти. В прибрежных зарослях и камнях обитаемых берегов чуткие уши и зоркие глаза Нормана улавливали тонкие флюиды настороженной враждебности, заставлявшие его и его спутников уже за сотню локтей до берега вытаскивать из-за широких шелковых кушаков пистолеты и, подсыпав на полки свежего пороха, сухими щелчками вздергивать клювики курков с зажатыми в них кремнями.