Пришелец - Александр Волков

Падре рассеянно присыпал мелким песком просохшие чернила, затем сдул песок, свернул пергамент в трубку и, расправив на крышке сундучка чистый лист, стал выкладывать камешки по его упругому волнистому краю. Покончив с этим, он решительно очинил свежее перо и легким точным движением воткнул его в узенькую воронку чернильницы. Но прежде чем украсить левый верхний угол листа изящным узорчатым вензелем, падре задумчиво поднял голову и наткнулся на лукавый взгляд Эрниха.

— Что вы так странно смотрите на меня, святой отец? — спросил тот, сохраняя на лице самое невинное выражение. — Вы пишите, пишите…

К вечеру от лагерной площадки до песчаного берега лагуны была прорублена широкая прямая просека, открывшая вид на выпуклую линию горизонта, двух каменных идолов и стройные мачты корабля с плотно подвязанными к реям парусами. Люди порядком вымотались, подтаскивая на истертых веревках скользкие тяжелые бревна, и потому, когда одна из веревок лопнула и торец бревна, выбив кол из рук Сконна, сшиб его с ног и едва не расплющил о свежий пень кудлатую голову самого вяга, Норман три раза ударил в блестящий медный колокол, укрепленный под навесом. К этому времени вокруг будущего лагеря уже наметился пока еще неглубокий, но довольно широкий ров, внутренняя сторона которого образовывала рыхлую пологую насыпь с торчащими во все стороны обрывками корешков.

С наступлением сумерек падре встал из-за своего сундучка и, потягиваясь и разминая затекшие ноги, отправился собирать сучья для ночного костра. Женщины подносили ему высохшие куски коры, и падре, чередуя их с ветками и сучками, вскоре сложил над остывшим за день пепелищем высокую хворостяную кучу наподобие муравьиной. Зверьки, весь вечер наблюдавшие за тем, как Эрних топором заостряет тупые торцы бревенчатых половинок, бросились собирать свежие щепки и, поглядывая на старания падре, тоже сложили из них высокую взъерошенную пирамиду.

Но когда падре достал из складок сутаны небольшой кожаный мешочек и, вынув из него огниво с трутом, стал высекать кремнем яркие трескучие пучки искр, зверьки побросали щепки и стали мелкими перебежками покидать площадку, порой поворачивая к разгорающемуся костру испуганные круглоглазые мордочки и потягивая воздух широкими приплюснутыми носиками.

Постепенно народ стал собираться вокруг огня, устало вгоняя в бревна тяжелые топоры и с силой втыкая в землю затупившиеся от работы лопаты. Бэрг и Янгор выложили из бревенчатых половинок довольно ровный, остро пахнущий свежей древесиной настил, а когда женщины расставили по нему глиняные плошки, Норман водрузил в центр настила закопченный медный котел и стал большим деревянным черпаком раскладывать по плошкам густое дымящееся варево из желтых зерен, по форме и размеру напоминающих человеческие зубы. Две большие плетеные корзины этих зерен были накануне получены от шечтлей в обмен на заплесневелую, запечатанную воском бутылку горькой, прозрачной, как вода, жидкости, обжигавшей глотку и вспыхивавшей от поднесенного огня тягучим голубоватым пламенем. Впрочем, молчаливые подозрительные шечтли согласились на такой обмен лишь после того, как Норман сам отбил рукояткой пистолета горлышко одной из таких бутылок и, плеснув в глиняную плошку изрядную дозу ее содержимого, единым духом осушил плошку до дна.

А когда Люс двумя пальцами взял из костра уголек и, бросив его в плошку, до краев наполнил ее призрачным синеватым пламенем, потрясенные шечтли на некоторое время даже перестали лупить ладонями по своим барабанам и вновь взорвались лишь тогда, когда их вождь с величественным видом принял из рук падре новую плошку, наполненную жидкостью из той же бутылки и, каменея горбоносым татуированным лицом, в несколько длинных глотков опорожнил ее. Стойко проделав эту нелегкую для его непривычной глотки процедуру, вождь прикрыл глаза тяжелыми от глины веками, немного посидел в полной неподвижности, а затем запрокинул голову и издал долгий торжествующий вопль, от которого выбритая макушка падре покрылась холодной испариной, а руки гардаров сами собой повыхватывали из-за поясов пистолеты и защелкали взводимыми курками.

Но все обошлось мирно. Когда клекочущее эхо вопля рассыпалось и растворилось в нарастающем многоголосье ночного леса, вождь с силой хлопнул ладонями по утоптанной земле, подскочил на месте, звонко звякнув блестящими браслетами на сухих жилистых щиколотках, и стал плавными скользящими шагами двигаться по площадке, озаренной яркими багровыми всполохами костра. При этом он чутко прислушивался к беспорядочному лесному гвалту и время от времени обнюхивал площадку, опускаясь на четвереньки и почти упираясь в землю крупным горбатым носом. Приблизившись таким образом к одному из барабанщиков, вождь внезапно выхватил у него барабан и стал с истерическим хохотом биться головой в тугую кожаную поверхность инструмента, разбрасывая по сторонам радужные перья из своего великолепного шлема. По-видимому, в этом припадке был скрыт некий повелительный знак, потому что остальные шечтли тут же оставили свои барабаны, стали по одному подходить к падре и, преклоняя одно колено, протягивать обе руки за быстро наполняемой Норманом плошкой. А так как плошка была довольно вместительной, то вскоре все мужчины племени шечтлей возбужденно скакали вокруг потрескивающего костра и, завывая дикими звериными голосами, перебрасывались небольшими сморщенными шарами, подобрав один из которых падре с ужасом разглядел на его кожаной поверхности аккуратно зашитые жилами глазницы, ноздри и рот.

Когда он молча поделился своим наблюдением с Норманом, тот задумчиво выпятил нижнюю губу, выбил из трубки золу и, с сожалением оглянувшись на Эрниха, спящего на носилках под охраной Бэрга и Тинги, жестом приказал подать еще несколько запечатанных бутылок. Вождь к этому времени успел вернуться на свою жесткую циновку, лежавшую теперь не на земле, а на треугольном помосте, связанном из полых коленчатых стеблей. Скрестив голые мускулистые ноги и гордо вскинув голову, он тряхнул изрядно поредевшим шлемом. Тут же трое рослых шечтлей подхватили помост, легко и плавно взметнули его в воздух и подставили плечи под три попарно расходящиеся угловые развилки. Теперь вождь восседал над головами своих темпераментных подданных и, мерно постукивая ладонями по барабану, как бы задавал ритм прыгающим вокруг костра игрокам. Поймав на себе его твердый, но несколько осовевший взгляд, Норман приветливо улыбнулся и, помахав над головой двумя запечатанными бутылками, ловким ударом друг об друга отбил им горлышки. В ответ каменноликий вождь чуть приподнял пронзенную длинной палочкой губу, обнажив крупные зачерненные зубы, и несколько раз одобрительно качнул головой из стороны в сторону. Заметив этот жест, падре незамедлительно поднес Норману пустую плошку, а когда тот наполнил ее, церемонным, подчеркнуто замедленным шагом приблизился к помосту и протянул огненный напиток вождю. Пока тот пил, глядя перед собой налившимися кровью глазами, сообразительный Люс вооружился еще одной плошкой и стал быстро сновать между Норманом и вошедшими в азарт игроками, которые, не глядя, принимали из его рук плошку, единым духом опрокидывали в рот ее содержимое и с еще большей яростью начинали швырять друг в друга туго набитые песком головы. Но когда Люс поднес плошку одному из телохранителей, подпиравших плечами полые ребра помоста, вождь ленивым жестом протянул руку и так сдвинул его перьевой шлем, что тот закрыл лицо до самого подбородка.