Не мешайте палачу - Александра Маринина

– Нет, – сказал он очень серьезно и мягко, – вы не похожи на сексуальную маньячку. Вы похожи на женщину, которая мне просто необходима. Пожалуйста, не отказывайте мне.

– Я не отказываю.

– Сколько вам лет, Валя?

– Двадцать четыре.

– Я старше вас на тринадцать лет. На целых тринадцать долгих лет, наполненных грязью, кровью, трупами, страданиями, водкой и матом. Вас это не отталкивает?

– Посмотрим, – усмехнулась она. – Если не понравится, тогда решим, как быть.

Николай позвонил полковнику Гордееву, получил благодарность и разрешение отправляться домой, с трудом дотащил свое отяжелевшее после нескольких суток на ногах тело до машины, плюхнулся на заднее сиденье и отрубился, едва успев пробормотать севшей за руль Валентине свой адрес.

Проснулся он бодрым и веселым, но долго не мог сообразить, где находится и почему так затекли ноги. Потом пришел в себя и разобрался, что лежит в собственной машине, на заднем сиденье, заботливо укрытый пледом. Кинул взгляд на часы и ужаснулся – второй час ночи. Ничего себе поспал усталый сыщик! Постепенно мозги начали шевелиться, он вспомнил девушку из паспортной службы, которая должна была везти его домой. Так везла она его или только собиралась? Николай выглянул на улицу – машина стояла возле его дома. А плед? Он откуда взялся? Это же его плед, он всегда лежит в большой комнате на диване, им Коротков укрывается, когда остается ночевать.

А девушка-то где? Отчаялась его разбудить, обиделась и уехала домой. Точно, так оно и было. Ах, как неловко вышло! Стоп. А плед? Ничего не понятно. Ладно, нечего тут рассиживаться, надо домой ползти.

Однако поднявшись в лифте на свой этаж, Селуянов обнаружил, что ключей от квартиры в кармане нет. Это было неприятно. Но уже в следующую секунду плед, непонятно как перекочевавший с дивана в автомобиль, соединился с ключами, и Николай радостно принялся давить кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу. Валя, одетая в его старые спортивные брюки и такую же старую майку, стояла перед ним с тряпкой в руках.

– Проснулся? – ласково улыбнулась она. – Ну и грязищу ты развел у себя в квартире. Ты когда в последний раз убирал?

– Никогда, – признался Селуянов, ликуя, оттого что все обошлось, она не обиделась и не уехала. – До развода жена убирала, а у меня самого руки не доходят. Ты не сердишься?

– С чего бы?

– Ну как… Пригласил девушку в гости, а сам уснул.

– Так ты же меня не в гости позвал, а в домработницы. Довезти до дома, приготовить поесть, купить продукты. Твои слова?

– Мои, – Селуянов смутился еще сильнее. – Но насчет уборки мы не договаривались.

– А это моя инициатива. С тебя причитается за это большой торт.

И вдруг Коле стало так легко и хорошо, как не было уже давно. Еще с тех пор, как он ухаживал за своей женой. Когда они поженились, его жизнь превратилась в ад, заполненный ревностью, ревностью и ревностью. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю. Двенадцать месяцев в году. Его жена была невероятно, вызывающе красива, и Коля все никак не мог поверить, что она вышла за него замуж по любви, все искал подвох, постоянно подозревал ее в неверности, во лжи, в корысти. И даже после того, как она забрала обоих детей и ушла от него, он продолжал любить ее и умирать от ревности. За четыре года это прошло, но радость и легкость так и не вернулись. А сейчас…

Зайдя на кухню, он понял, что по дороге домой они заезжали в магазины. На плите, на маленьком огне, стояли четыре большие кастрюли.

– Я как увидела твое кухонное хозяйство, сразу поняла, что ты ходишь вечно голодным. Решила приготовить тебе еду хотя бы на неделю, – пояснила Валя, заходя в кухню следом за ним. – Вот в этой кастрюле суп, вот здесь – жаркое из баранины с картошкой. Здесь тушеное мясо с овощами, гарнир сделаешь на свой вкус, макароны или рис. Здесь – рыба, я ее пожарила и положила немного потушиться в сметанном соусе. Ты сейчас что будешь?

– Жаркое. Нет, мясо. Нет, рыбу, – заметался Селуянов, чувствуя голодное головокружение. – Все. Мне кажется, я могу съесть все. Давай начнем с супа, а там поглядим.

Они съели по тарелке супа. Потом поглядели. Только не на выбор вторых блюд, а друг на друга. Одновременно молча встали и отправились в постель.

Утром Николай Селуянов впервые за много-много лет понял, что такое проснуться счастливым.

Трижды в день на стол полковнику Гордееву ложились сводки наружного наблюдения за Михаилом Ларкиным. Вел себя Ларкин как-то непонятно и бессистемно, ходил по улицам, магазинам, особенно крупным, но ничего не покупал. Заходил в дешевенькие забегаловки, пил отвратительный полуостывший кофе, вяло жевал предлагаемые посетителям образцы кулинарного искусства, снова ходил по улицам. Никакой географической направленности в этих хождениях не было. Сначала наружники заподозрили было, что Михаил Давидович крутится возле определенного места, может быть, ищет возможности с кем-то встретиться или подобраться к тайнику, все-таки ходьбу-то свою он начал после визита контрразведчика Минаева, так что и шпионские страсти полностью исключать нельзя. Однако подозрение это никакого подтверждения не нашло. Ларкин то ездил в Сокольники, то в Парк Горького, то на ВДНХ, то на ярмарку в Коньково или на Петровско-Разумовскую. А то вдруг начинал избегать людных мест, тихо бродил по аллеям Бульварного кольца, подолгу засиживаясь на лавочках. Короче говоря, ничего не понятно.

Прошло четыре дня, и Михаил Ларкин прекратил хаотические передвижения по городу. Наружники зафиксировали его встречу, очень короткую, с молодым человеком лет двадцати семи – тридцати, после которой Ларкин с видимым облегчением отправился домой, в Графский переулок. Молодой человек был в тот же день «отработан», но сведения о нем не вызвали у Гордеева и его сотрудников ничего, кроме тихого удивления. Виталий Князев торговал горячими сосисками и пивом в палатке, расположенной в переулке неподалеку от станции метро «Новокузнецкая». Наплыв народу небольшой, в основном покупатели одни и те же – высмотрели как-то раз палатку, рядом с которой стоят несколько столиков со стульями, и место не шумное, транспорт мимо не ездит, и сосиски горячие, и пиво холодное, и даже салатик овощной обязательно есть. К Князеву ходили перекусить работники расположенных поблизости учреждений, обменивались парой слов с продавцом, перекидывались шутками друг с другом. Что общего могло быть у такого парня с Ларкиным?

Решили подождать, авось прояснится. Но ничего не прояснялось. Ларкин снова засел дома. Значит, короткая двухминутная беседа с Князевым была венцом его длительных блужданий по городу. Что же в этом сосисочнике такого необыкновенного?

Сауляк вернулся в Москву и на всякий случай позвонил Минаеву прямо из аэропорта. Как знать, может быть, ему нельзя возвращаться ни в одну из двух квартир – ни в ту, где он прописан как Сауляк, ни в ту, которая оформлена на имя Кустова, вернувшегося из Бельгии после разрыва с очаровательной женой.

– Хорошо, что вы приехали, – обрадованно сказал Минаев. – Вы здесь очень нужны. Поезжайте домой, в ту квартиру, которая числится за вами по настоящим документам, и никуда не выходите некоторое время. Вы не должны выходить из квартиры, пока я не скажу.

– Почему?

– Потому. Это не телефонный разговор, Павел Дмитриевич. Поезжайте домой, запирайтесь в квартире и сидите тихонько. Трубку телефонную не снимайте, если будут звонить. И сами никому не звоните. Послезавтра ровно в двенадцать часов дня выходите из дома. В двенадцать ноль-пять возле аптеки мимо вас проедет машина, белые «Жигули», и чуть-чуть притормозит. Вы должны будете в нее сесть, вас привезут ко мне. Если вы сделаете все четко, никто не сможет сесть вам на «хвост», а попытки такие будут, это я вам гарантирую.

Павел не стал задавать больше никаких вопросов, послушно поехал домой, в проезд Черепановых, где в одной из старых панельных девятиэтажек была его квартира. Он чутко прислушивался к себе и понял, что обрадовался сигналу Минаева и вызову в Москву. Все опять становилось как прежде: у него появился руководитель, который будет отдавать приказания и ставить перед ним задачи, а его, Сауляка, дело – эти задачи выполнять как можно лучше. Минаев и раньше, сразу по возвращении Павла из колонии, пытался взять над ним руководство, но тогда ситуация была немного другая. Тогда у Павла была собственная задача, которую он считал необходимым выполнить во что бы то ни стало, поэтому он и корчил из себя строптивого и неуступчивого, не признающего ничьего верховенства. На самом деле то время, которое прошло после выполнения задания Минаева и ликвидации убийц Булатникова, далось Павлу ох как тяжело. Он привык подчиняться. Он привык, что за него все решают. Над ним и рядом с ним всегда был стратег, который определял задачи на перспективу, а Павел должен был эти задачи наилучшим образом выполнить, что он и делал всю свою сознательную жизнь, начиная от безусловного и беспрекословного подчинения отцу и до выполнения требований режима в колонии. И только эти последние недели… Сауляк не склонен был идеализировать сам себя и теперь отчетливо понимал, что строить свою жизнь самостоятельно он не может. Ему нужен начальник, руководитель. Ему нужен хозяин. И он будет служить ему как верный пес. Черт с ним, пусть это будет даже Минаев. Нужно только закончить то дело, которое он начал, уже немного осталось, а потом можно переходить в полное подчинение Антону Андреевичу. И все опять станет четко и понятно, как было раньше. В пустой квартире в проезде Черепановых не было даже хлеба: уезжая отсюда, он еще сам не знал, когда вернется, поэтому старательно выбросил все, что может испортиться или заплесневеть, вымыл и отключил холодильник. По дороге из аэропорта Павел кое-что прикупил, чтобы перебиться пару дней, а там видно будет. Все равно послезавтра ему придется ехать к Минаеву, а оттуда – как знать! – куда еще? Может быть, на другую квартиру, записанную на имя Кустова, а может быть, и совсем в другое место. Все зависит от того, что такое тут стряслось, из-за чего Минаев так срочно вызвал его в Москву.