В гору - Анна Оттовна Саксе

— Мм… но я не имею права выдавать своих клиентов, если мне не велено, — оправдывался Вевер.

— В таком случае мы вас арестуем, — заявил Канеп.

Сапожник испугался не на шутку.

— Этого вы, господа, конечно, не делайте! — стал просить он. — Я не вор и ничего плохого не натворил. Но что же мне остается, если наказано не говорить.

— Значит, вор может вам приказать молчать, а с нами вы считаться не хотите, — прикрикнул на него Ванаг, побагровев от злости.

— Я ведь тут ни при чем, господа, раз мне приказываете, то я скажу, — вздохнул Вевер, поежившись на стуле. — Только об одном прошу — не говорите никому, что я это сказал.

— Кто же, в конце концов, украл ремень? — спросил Канеп.

— Кусок для подошв мне принес господин Мигла, — сознался сапожник. — Только, бога ради, прошу, не говорите.

— Какой величины был кусок? — допытывался Ванаг.

— Ну, такой, — сапожник, показывая, развел руками, — две пары подошв. Сапоги делал. Только не расска…

— Остался у вас какой-нибудь обрезок? — спросил Канеп.

— Нет. Все до последнего кусочка взял. Наказал, чтобы не говорить. Но вы тоже не гово…

— Дело ясное, — перебил Ванаг. — Больше мы вас задерживать не станем. Спасибо за сведения. До свиданья!

— Только не… — все еще упрашивал сапожник, когда они закрывали за собой дверь.

С дежурным подводчиком они поехали к Мигле. Не обращая внимания на стоны Августа и призывы «господа Иисуса» в свидетели его невиновности, они тщательно обыскали весь дом. Но перерыть в сарае всю солому, они, конечно, не могли, больше всего им хотелось найти сапоги, сшитые Вевером. Сапог все же нигде не оказалось, и сколько они ни допрашивали Августа и его жену, те утверждали свое — никаких сапог у них не было, ибо, «если бы они были, то были бы и теперь», так быстро две пары не сносишь, — так они уверяли и оставались на своем. Не помогли ни резкие слова, ни угрозы ареста. Допросили также батрачку Иду, но она вела себя, как человек, которому в самом деле ничего не известно.

Ванаг и Канеп возвращались в местечко угрюмые. Ехали молча, так как в присутствии возчика не хотели говорить о подозрениях — куда могли деваться сапоги и кто их теперь носит. Ванага удручала неудача при обыске. Он представлял себе, как Август будет возмущаться и жаловаться при каждом удобном случае.

В тот день из уезда явился еще один гость — ревизор управления связи. Зелмена, как обычно, не было на месте, он, как и в предыдущую ночь, пил у Калинки и остался у него. Майга Расман старалась сгладить грешки своего начальника, но факты оставались фактами, и Зелмену, которого Рудис Лайвинь успел вызвать «телеграммой» в почтовое отделение, было сообщено, что он от работы освобождается. После такого оборота дел он пошел снова пить, а ревизор позвонил в уезд, чтобы немедленно прислали нового начальника отделения связи.

Свежие порывистые ветры подули над волостью. Озол не сомневался, что они выметут гниль и туман, поднимавшийся над волостью из каких-то глухих и вязких болот.

Перед отъездом в соседнюю волость Озол, прощаясь с Ванагом, вспомнил то, что забыл сказать, когда переправляли лошадей в имение.

— Ты не забудь Гаужену и остальным засчитать по наряду за то, что они нам помогли. А землемера мы тебе пришлем в ближайшие дни, — пообещал он, обернувшись, когда уже сел в сани.

17

ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА

Когда Эмма Сиетниек получила извещение о том, что решение о выделении ей пятнадцати гектаров из владений брата отменяется, она заплакала, как ребенок, жалобно и отчаянно. Густ взял из рук сестры листок бумаги, так расстроивший ее, прочитал и зло усмехнулся.

— Видишь, Эмма, как недолго ты радовалась! Плясала под дудку большевиков, вот и доплясалась. Чего хнычешь, как дурная. Разве я тебя гоню? Живи, как жила, и сыта будешь.

Но Эмме вовсе не хотелось удовлетвориться тем, что будет сыта. Она больше не могла видеть, как дети растут боязливыми, пугаясь злых взглядов и резких окриков, на которые Густ не скупился. За столом они ели воровато, ибо им давали понять, что они живут на чужих хлебах. За одежду, которую мать шила для них из своих или хозяйских обносков, надо было благоговейно благодарить дядю. Получи она свою землю, осуществилась бы давнишняя мечта — Эмма понемногу избавилась бы от опеки Густа. Вначале было бы трудно совсем порвать с этим домом: инвентаря своего нет, поэтому в первый год и плуг и косу пришлось бы просить у брата и за все, разумеется, потом отрабатывать.

Но уже первый урожай сделал бы ее более самостоятельной, а ведь урожаи снимались бы каждый год, с каждым годом дети становились бы более сильными работниками, и, наконец, они построили бы и свой дом и перестали бы нуждаться в подачках Густа.

А теперь об этом нечего было и думать. И за что ее так обижают, за что? Разве она мало работала, разве не испытала горечи батрацкой жизни? Или, может быть, потому, что она сестра Дудума? Она пойдет в исполком и спросит Ванага — почему он так поступил? Расскажет о своей жизни, и неужели он не поймет, что если землю делят, то и ей полагается, раз родители были так несправедливы и не дали ей надела.

Эмма вытерла слезы, оделась как могла лучше и пошла. На большаке она столкнулась с Яном Приеде, который тоже направлялся в местечко. Слово за слово — и она рассказала ему о всех своих невзгодах.

— Н-да, — сочувственно протянул Ян. — Это нехорошо. Но что поделаешь? — спросил он немного погодя и сам же ответил. — Придется жить, как раньше жила.

— Нет! — воскликнула Эмма. — У этого старого хрыча больше жить не хочу. Будь что будет, ни мне там покоя, ни детям. Эдвин у меня очень читать любит. По субботам обычно берет у учителя книгу, чтобы в воскресенье почитать. Но разве Густ даст? Перелистает все, и, не дай бог, если где-нибудь найдет слово «коммунист». Поднимает такой крик, что оглохнуть можно. Однажды со злости даже книгу в угол швырнул. Мальчонка плакал, жаловался — как