Совьетика - Ирина Маленко

– Никита Арнольдович, можете называть меня на «ты». Ведь мы уже давно знаем друг друга.

Никита Арнольдович смутился, но сказал, что я тоже могу называть его на «ты», и что мы можем перейти на новую форму обращения со следующего раза. Видимо, ему требовалось время, чтобы к такой мысли привыкнуть. Но когда я пришла к нему в следующий раз, он по-прежнему обращался ко мне на «Вы»! Привычка – вторая натура…

Я обиделась. Да что же это такое? В конце концов, я не кусаюсь!

Выглядел Никита Арнольдович в тот вечер как-то странно. Что-то в нем было совершенно незнакомое, не такое, как всегда. У него было румяное лицо и чрезмерно веселый блеск в глазах.

– Кажется, мы договорились, что мы с Вами будем на «ты»… – осторожно напомнила я. И тут произошло совершенно для меня неожиданное. Он вдруг начал мне хамить.

– На «ты»? У, ты какая!…

Глаза у меня полезли на лоб, и прежде чем я успела сообразить, что происходит, из них фонтаном брызнули слезы.

Никому никогда не рассказывала это, не признавалась даже самой себе, но я всю жизнь так старательно избегала наших отечественных мужчин именно из страха перед этим. До такой степени, что я в превентивном порядке ни с кем из них никогда не встречалась. Я не считала их лентяями, алгоколиками, избивателями жен и обладателями прочих грехов, в которых их обвиняют удравшие из страны наши женщины. Вовсе нет. Просто я до ужаса боялась услышать из их уст какое-нибудь грубое слово. Когда тебе хамят на чужом языке или даже на русском, но для человека этот язык неродной, это как-то не воспринимается мною так болезненно. И осадить такого человека проще, чем того, кто полностью осознает, что он говорит.

Увидев мои слезы, Никита Арнольдович вообще озверел, и я услышала из уст этого столичного интеллигентного мальчика:

– Что ж, побольше поплачешь, поменьше пописаешь…

Нет нужды объяснять советским людям моего поколения, каким это было хамством.

Слезы у меня от возмущения сразу высохли. Никита Арнольдович перестал быть возвышенным идеалом интеллектуала. Я даже вспомнила, как он обсуждал со своей мамой в коридоре, где достать новые кроссовки.

– Что ж, давайте продолжать наше общение на «Вы», – сказала я. – Давайте продолжим занятие. Ведь Вам, кажется, не помешают лишние 20 рублей на новые кроссовки?

Наступила немая сцена. Но видимо, 20 рублей ему действительно были нужны…

Я пригляделась еще раз к Никите Арнольдовичу и вдруг с ужасом осознала, что он нетрезв. Бедняга, видимо, хлебнул незадолго до моего прихода для храбрости, думая, что это поможет ему преодолеть свою робость и перейти-таки со мной на «ты». Но так как он никогда не пил, эффект алкоголя оказался совершенно для него самого неожиданным…

Мне стало смешно. Вот такие они непредсказуемые, наши отечественные мужчины….

На «ты» мы все-таки перешли. На следующем занятии он еле выдавливал из себя это слово и не смотрел мне в глаза. Мне было еще смешнее. А я-то считала его взрослым человеком!

Когда Лида узнавала в паспортном столе адрес чорнобривого комсомольца Власа, я из любопытства решила узнать там же, когда у Никиты Арнольдовича день рождения. Результат сразил меня наповал. В один и тот же день с Саидом – изо всех 365 дней в году… Мне показалось, что в жизни есть какой-то рок.

И сейчас мне это тоже частенько кажется. Словно кто-то свыше превратил мою жизнь в приключенческую пьесу, подобную мыльным операм – не спрашивая, хочу я того или нет. Я даже представляю себе, как неведомые мне зрители смотрят это представление – со смехом, смешанным со слезами… Надо же, как закручено!

Наши с Никитой Арнольдовичем уроки продлились до середины моего четвертого курса, когда он сказал, что в общем-то, все свои знания он мне передал, и больше ему учить меня нечему. Я сочла это комплиментом. Я думала, что мне будет очень не хватать нашего интеллектуального общения, но жизнь без Никиты Арнольдовича оказалась вовсе не такой пустой, как я ее себе представляла. Тем более, что сбылась моя долгожданная мечта – я устроилась на практику в сам Институт Африки!!…

…Следы Никиты Арнольдовича затерялись после той бучи, в которую попала наша с ним страна, и я только недавно снова его обнаружила. Теперь он живет и работает…. в Южной Корее!

… В тот период моя жизнь была насыщена до предела. 6 вечеров из 6 вечеров на рабочей неделе я проводила вне общежития: 2 – с Никитой Арнольдовичем, 2 – на курсах английского и одну – на заседаниях ССОД в Доме Дружбы на Калининском проспекте. В субботу после занятий, как обычно, сразу ехала домой. Я была очень рада своему насыщенному графику: мне вздохнуть было некогда, не то что страдать из-за какого-то никчемного существа.

Сейчас я уже не помню, как я открыла для себя ССОД – Союз советских обществ дружбы с народами зарубежных стран – кажется, от власовых комсомольцев. А узнав, воспрянула духом: вот бы в одно из таких обществ вступить! Но и это оказалось невозможно: в нем было только коллективное членство. Почему дружить с народами зарубежных стран можно было только коллективно, навсегда осталось для меня тайной. Может быть, комсомольчики 80-х, вроде Власа, считали, что в индивидуальном порядке не наберется достаточное количество желающих вступить в их ряды? Думаю, что они наших людей недооценивали…

Тем не менее, мне все-таки удалось прибиться к африканскому отделению ССОД, и я еженедельно ходила на его заседания – по средам. Там обсуждались различные аспекты советско-африканских отношений. С началом перестройки иностранные студенты начали спрашивать, можно ли будет и им заниматься индивидуальной трудовой деятельностью. Многие ею уже и так занимались, как те же вьетнамцы; другие занимались деятельностью, но трудовой ее назвать можно было едва ли – как некоторые мои африканские знакомые, возившие чуть ли не контейнерами вещи на продажу из одной страны в другую…. Лучше бы эти «бизнесмены» учились как следует. Или хотя бы поинтересовались, разрешается ли иностранным студентам работать в их любимых «цивилизованных» странах. «Ты знаешь, что нам Советский Союз предложил?»- возмущенно говорил как-то Саид. – «Они у нас нашли месторождение золота и предложили помочь с его добычей. На основе 30 на 70. Ты представляешь себе, какой это грабеж?»

А он представляет себе, хотя бы в общих чертах, какой процент себе берут в таких случаях западные корпорации?…

Летом после 3 курса я попросила разрешения поработать в архивах ССОДа, чтобы написать курсовую о советско-эфиопских отношениях. Все сделала по правилам, с письмом из института. И отказано мне не было. Но меня поставили в такие условия, что я просто физически этим архивом воспользоваться не могла. Не знаю уж, какие там хранились секреты, но руководство архива сказало мне, что я смогу там работать только если наймусь к ним на лето курьером – развозить почту. Вернее, возить меня будет шофер, а я буду только отдавать письма и пакеты в различные учреждения. Пришлось согласиться.

Но продержалась я на этом месте недолго – потому что уже через два дня поняла, что ни в какой архив я не попаду: почты было столько, что развозить ее мы заканчивали только к концу рабочего дня!… Какие уж тут исследования! Это было похоже на сказку, где нанимающий работницу поп описывает ей нескончаемый список дел, которые ей предстоит сделать за день, добавляя после каждого предложения: «И спи-отдыхай!» К тому же недоволен оказался возивший меня шофер. И его можно было понять: раньше он выполнял курьерскую работу на полставки, а теперь ему сказали, что не положено… Видимо, положено в «перестраивающейся» Москве было только в индивидуальном порядке шашлыками на улице торговать. Он возил меня весь день по городу и ругался: не на меня, а на свое начальство:

– Все берегут тепленькое местечко для своих чад! На осень, на случай если кто в институт не поступит…

Тогда я побывала со ссодовской почтой и в «белом доме». В том самом, в котором спустя несколько лет «демократ» Ельцин расстреляет российский парламент. Если бы нам тогда кто-нибудь такое рассказал, мы подумали бы, что этот человек белены объелся! В то время белым домом место это еще никто не называл, разве что в насмешку.(У нас в области обком партии тоже называли «белым домом» именно с таким оттенком.) Вокруг него не было никаких оград, как после расстрела 1993-го; никакой охраны, кроме бабушки на вахте, как в нашем общежитии: заходи – не хочу. Первый закон буржуазной демократии: количество решеток и охранников в стране прямо пропоционально степени прославляемой буржуазной прессой свободы в ней…

Одним словом, уже через неделю я поняла, что к чему, плюнула на несбыточные планы и даже на заработанные деньги и поехала к Лиде в Житомир. Она давно меня к себе звала.

В том году по домам летом мы разъехались поздно, и пару недель после летней сессии мы с Лидой ходили загорать по утрам на местный пруд, взяв с собой нажаренные на сковородке гренки. Или в Царицыно, или в Коломенское. Москва открывалась для меня с неожиданной стороны. Я с тоскою смотрела по вечерам на светящиеся окна: живут же люди, у себя дома, никаких тебе вахтеров, и работай где хочу…. Ведь в Москве можно было стать кем угодно!