Год короля Йавана - Кэтрин Куртц

— Торжественно клянусь, — отозвался Джаван.

— Готов ли ты всеми силами защищать закон и правосудие, и милосердно творить свою волю?

— Готов.

— И клянешься ли ты, что всякое зло и злодеяние будут наказаны, а закон Божий будет поддержан?

— И в этом я клянусь, — подтвердил Джаван.

Архиепископ положил пергамент обратно на алтарь, и Джаван подошел ближе, чтобы подписать его. Затем взял пергамент в руку, а другую вновь положил на Священное Писание и обернулся лицом к зрителям.

— Все мои обеты, — произнес он громко, — я сдержу, и да поможет мне Бог.

С этими словами он вновь положил пергамент с текстом клятвы на алтарь, поклонился, чтобы поцеловать Библию, затем спустился по алтарным ступеням к центру святилища, и вновь повернулся лицом к архиепископу.

Наблюдая за ним, Миклос чуть заметно кивнул в ответ собственным мыслям. Джаван Халдейн говорил правду, по крайней мере, именно таковы были его намерения, но оставался еще вопрос, сумеет ли он сдержать слово. Он поклялся уничтожать всякое зло и злодеяние, однако если, как учит церковь Гвиннеда, всякое зло было воплощено в Дерини, то значит, король должен либо отвернуться от своих бывших друзей Дерини, либо стать клятвопреступником. Впрочем, Миклоса вопрос этот интересовал лишь как шарада для тренировки ума, поскольку Джаван не был его королем. Однако для темноволосого юноши, что сидел с ним рядом, это имело огромное значение.

— Джаван Джешен Уриен Халдейн, — обратился к королю архиепископ. — Ты дал священный обет пред Господом и этими людьми. Но готов ли ты теперь смиренно отринуть все узы мирской славы; дабы с нашей помощью, служителей всемогущего Господа, подготовиться и предстать перед Ним как простой кающийся грешник?

При этих словах двое священников Custodes выступили вперед и сняли с короля белоснежную мантию и шелковую верхнюю тунику, так что он остался в одном лишь нижнем белом платье из тонкого полотна, похожем на альбу священника. Изящным движением он опустился на колени, а затем простерся у ног архиепископа, уложив лоб на руки, вместо того, чтобы раскинуть их в позе распятого, как ожидал Миклос, хотя, возможно, это был маленький вызов и демонстрация независимости. Миклосу посчастливилось узнать кое-какие тайны принца Джавана Халдейна времен его пребывания в семинарии, где он был, по словам некоторых, практически пленником, не имея в душе ни малейшего желания стать на стезю служителя Божьего. Неудивительно в таком случае, что он решил сделать свое миропомазание хоть в этом отличным от обряда рукоположения в сан священника.

Архиепископы и прочие клирики опустились на колени вокруг короля, лицом к алтарю, и по сигналу церемониймейстера все собравшиеся в соборе также преклонили колена. Затем, после нескольких мгновений абсолютного безмолвия хор запел Vent Creator. Мелодия этого гимна, написанного несколько веков назад королем Бремагны, была знакома даже принцу Торента, воспитанному на восточных традициях.

— Veni Creator Spiritus, mentes tuorum visita, imple superna gratia, quae tu creasti pectora…

Хор пропел все четыре полные строфы, после чего второй архиепископ воскурил благовония вокруг алтаря, после чего грузный архиепископ Мак-Иннис начал читать молитву. По завершении зрители смогли наконец подняться с колен и сесть на место, а хор начал новое песнопение; на сей раз слова его были неизвестны торентцам:

— Задох-священник и Нафан-пророк миропомазали его царем в Гихоне, и вернулись оттуда радуясь…

Когда гимн затих, двое священников поставили кресло перед королем, по-прежнему возлежавшим на полу, помогли ему подняться на колени, тогда как архиепископ уселся на трон, и тут же выдвинулись вперед четверо рыцарей, несших золотой полог. Миклос не слышал слов, произносимых архиепископом, когда тот совершал миропомазание Джавана, орошая его голову, грудь и руки елеем, символизируя мудрость, отвагу и славу; но он знал, что это был самый торжественный момент всей церемонии, ибо именно в этот миг миропомазанный король становится чем-то большим, чем простой человек, хотя и меньше, чем священником. Но все же его посвящают к божественному служению помазанием священного мира. Несомненную магию этого момента он ощутил на коронации своего брата, и теперь чувствовал вновь, когда новый владыка Гвиннеда поднялся, дабы быть облаченным в подобающие королю одежды.

Поверх простого белого льняного платья на него надели новую тунику из золотой парчи, расшитую золотым шнуром и кружевом, а также алыми самоцветами, горевшими в лучах солнца, безжалостно бивших сквозь цветные стекла витражей. Вокруг узкой талии короля архиепископ затянул белый рыцарский пояс, также украшенный драгоценными камнями, тогда как двое рыцарей закрепили на каблуках золотые шпоры. Хотя по возрасту он еще не дорос до посвящения в рыцари, однако отныне он стал символом чести для всего королевства, источником, из которого проистекала самая суть рыцарства и всяческого благородства. Лишь горстка присутствующих знали, что вручение этих символов королю были заветом не только на будущее, но подтверждением права, уже заслуженного по решению его собственных рыцарей.

И поверх всего этого великолепия легла тяжелая пурпурная мантия земного величия — дамасский шелк с вышитыми львами Халдейнов, в глазах которых горели самоцветы. Мантия была подбита золотой парчой, а не мехом, поскольку обряд проходил в летнее время, а по краю шла широкая белоснежная лента, расшитая золотым шнуром и самоцветами.

Мантия ниспадала по ступеням впереди него, и теперь королю были вручены прочие регалии его сана: сперва Державный Меч, который он недолго подержал в руках, прижался к рукояти губами, а затем вернул высокому сумрачному человеку в черном… по словам Димитрия, это был гофмаршал Гвиннеда, а также великий магистр нового ордена, заменившего михайлинцев.

Рыцарь отнес меч обратно к алтарю и прежде чем с поклоном положить его на место, поднял вверх на вытянутых руках, после чего мужчина в одежде изумрудно-зеленого и темно-синего цвета выступил вперед, держа серебряный поднос, на котором сверкала какая-то драгоценность, алая с золотом… Судя по всему, перстень, ибо архиепископ надел его королю на палец, произнеся при этом слова, расслышать которые Миклосу не удалось. Вслед за этим благородного вида светловолосый юноша в сером, голову которого украшал изящный, хотя и не королевский обруч, вынес вперед скипетр — жезл слоновой кости, инкрустированный золотом, который архиепископ ненадолго вручил королю, а затем вновь вернул его хранителю. Наконец, наступило время коронации — высшей точки всего ритуала. Склонившись перед королем, архиепископ и его помощник взяли владыку за руки и подвели почти к самым ступеням алтаря, где была установлена специальная скамеечка. Король, преклонил колена, скрестив руки на груди и склонив голову. Торжественно, почтительно второй архиепископ приблизился к алтарю и взял корону, неся ее перед собой на вытянутых руках; затем он передал ее первому прелату. Джаван поднял глаза, чтобы взглянуть на сверкающий золотом венец, и в этот миг примас Гвиннеда возложил его на голову короля со словами молитвы, обращенной к небесам: