Покаяние - Геннадий Гусаченко

Тридцать пять лет спустя она случайно открыла в интернете сайт Бердского казачьего кадетского корпуса. Узнала меня на фотографиях. Позвонила. Мы долго и взволнованно говорили. Напослед она сказала:

— Всю жизнь вспоминала и любила только тебя… Такой красивый, добрый, смелый и сильный… А кадетская форма тебе идёт…

— Кабы не твоя мать, мы бы не расстались… Да и я ещё глупый был… Надо было прийти и забрать тебя… Но тогда у тебя не было бы сына — морского офицера… Видно так уж Богу угодно было…

Об этом телефонном разговоре, надо полагать, стало известно Любови Андреевне. В марте по электронной почте я получил от неё прискорбное известие: «Ольга Уральцева скоропостижно скончалась».

Такой вот драматический эпилог той лирической истории, которую вполне можно назвать романсом о влюблённых.

После ухода от Ольги я не долго оставался одиноким изгнанником. Чуть ли не каждый вечер в мою холостяцко–общежитскую комнатушку наведывались случайные девицы, но ни одна из них не зацепила для создания семьи.

Однажды, глубокой ночью в дверь громко постучали. На всякий случай, прихватив пистолет, я в одних трусах подошёл к двери и открыл её. Передо мной стоял моряк во всей красе: гладко выбритый, опрятно одетый, слегка пьяный.

— Балдин?! Дружище! Каким ветром?! — обнял я приятеля.

— Попутным… Собирайся! Живо! Там такие тёлки! Тебя не достаёт…

— Тише… Подруга услышит, — прикрывая Балдину рот, шепнул я. — Заочница из кооперативного техникума. Классная бабёнка… Зажигалка! На сессию приехала…

— Давай, не тяни время! Счётчик в такси тикает…

Приходу Балдина удивляться не пришлось: «Робкий» доковался на судоремонтном заводе, и моряки из его команды частенько забегали ко мне выпить, по–дружески поболтать.

— Ты меня покидаешь? Куда собираешься? — придерживая меня за подол сорочки, обеспокоенно спросила заочница.

— Опергруппа за мной приехала… Срочный выезд на убийство… Ключ от комнаты не забудь вахтёрше отдать…

Я ещё ни о чём не успел поговорить с Балдиным, как «Волга» промчалась по Народному проспекту и притормозила у приземистого длинного барака. «Неподалеку отсюда с меня пытались недавно снять плащ, угрожая ракетницей», — подумал я, выходя из машины.

В небольшой уютной комнате нас ожидали две молодые женщины: белоголовая, коротко стриженая, и чернявая, с длинными волосами, перехваченными зелёной, в цвет глаз, лентой. Выбирать из них не пришлось: бесцеремонный Балдин сразу обнял блондинку и представил меня брюнетке:

— Познакомьтесь, Люба… Это Геннадий…

— Тот самый знаменитый сыщик, которого мы хотели увидеть?

— Экюль Пуаро ему в подмётки не годится, — хохотнул Балдин.

— Да, уж…, — только и смог ответить я на эту подначку приятеля.

Люба подала руку. Кокетливо прищуренные глаза, мягкая улыбка и ответное пожатие моей ладони дали понять, что прибывший кавалер вполне во вкусе дамы.

— Ну, время позднее, пора отдыхать, — всё так же, не комплексуя, заявил Балдин. — Пошли, Наташа…

В дверях он обернулся, помахал на прощание фуражкой, подмигнул мне:

— Я в соседней комнате, если что…

«Если что…» не понадобилось, потому, что лишь только за ушедшими любовниками закрылась дверь, как мы потянулись друг к другу и слились в долгом и жарком поцелуе. После этой страстной ночи я перенёс свой холостяцкий чемодан в комнату Любы. Она работала оператором норий на хлебоприёмном элеваторе. У неё была пятилетняя дочь Таня — милое, прелестное дитя, которое я с удовольствием носил на руках. Если женщину любишь, то всё, что связано с ней, будет тебе любо и дорого. Я полюбил Танюшу всем сердцем, и ни разу не возникло у меня мысли, что ребёнок не мой, что она мне чужая.

В любви, в согласии, испытывая друг к другу самые нежные чувства, мы прожили около года. Нашу любовь не мог омрачить даже приход её бывшего ухажёра в дождливую осеннюю ночь. Люба ушла на работу в ночную смену, я спал один, когда в дверь осторожно поскребли. Я поднялся, открыл и увидел перед собой статного, красивого военно–морского офицера. С чёрной шинели, с фуражки стекали капли дождя. Он растерянно и смущённо моргал глазами, явно не ожидая увидеть вместо Любы мужика в одних трусах.

— Слушаю вас, товарищ капитан–лейтенант… — сообразив о цели визита ночного пришельца, с улыбкой произнёс я. — Люба ушла на дежурство…

— Извините… Вернулись из похода… Хотел увидеть… Ладно, пойду, — огорчённо сказал офицер.

— Куда же вы пойдёте в такую погоду? Оставайтесь, переночуем вместе.

— Неудобно как–то…

— Неудобно на потолке спать — одеяло падает… Входите! — потянул я его за мокрый рукав. — Шинель просушим… Чаю выпьем… А может, покрепче чего? — достал я из буфета начатую бутылку «Экстры».

— Предложение актуальное, я поддерживаю, — в тон мне ответил гость.

— Рад выпить с морским офицером, — расставляя рюмки, заметил я. — Будем знакомы: Геннадий, бывший подводник, ракетчик…

— Олег, офицер штаба флота, — представился он, — тоже приходилось ходить на лодках в автономные плавания.

У нас завязался доверительный разговор о флотской службе, в которой нашли много общего. Почти час просидели на кухне, мирно беседуя, и как настоящие джентльмены, ни единым словом не обмолвились о Любе. Зачем? Всё и так ясно.

Скоро мы спали под одним одеялом — голова к голове. Два молочных брата. Титьку–то одну сосали. Он засунул руку под подушку, наткнулся на мой пистолет, вздрогнул от удивления, вопросительно посмотрел на меня.

— Не беспокойся… Я — оперуполномоченный уголовного розыска.

Лежащий рядом гость расхохотался.

— Чего смеёшься, Олег?

— А я — оперуполномоченный особого отдела…

Да-а… Чего только в жизни не бывает…

Утром пришла Люба с работы, и я рассказал ей о госте. Она испуганно глянула на меня, ища следы ревности на моём лице, но я не выразил таковой.

— И вы… спали вместе?!

— Как два закадычных друга… В такую погоду и собака на улице не ночует… Не гнать же приличного человека на проливной дождь… Тем более, моряка…

Люба вдруг разразилась смехом. Потом, счастливо улыбаясь, обняла меня и крепко поцеловала.

— Знаешь… Я тебя ещё больше люблю…

Наученная горьким опытом жизни с первым мужем–алкоголиком, она изо всех сил старалась угодить мне, проявляла нежную заботу и чуткое внимание. Жить бы мне да поживать, добра наживать, катаясь как сыр в масле, мотаться днём по городу, вылавливая преступников, а ночью спать, уткнув нос между её грудей. Но во Владивосток прикатила моя мать. Люба встретила её приветливо, назвала мамой. Но мать лишь горестно вздыхала и наедине выговаривала мне: