Адольф Гитлер (Том 2) - Фест

И на самом деле, закон о чрезвычайных полномочиях, предшествующий ему День Потсдама и бесславный конец старых структур, последовавший за ним, ознаменовали поворот: нация внутренне окончательно распрощалась с Веймарской республикой. С этого момента политический строй прошлого перестал быть альтернативой, под знаком которой могла бы зародиться надежда или тем более воля к сопротивлению. Ощущение, что происходит смена времён, которое в расплывчатом виде, в виде эйфорического ожидания возникло уже в момент прихода Гитлера к власти, охватывало теперь все более широкие круги. Понятие «мартовских павших»[449 - Так насмешливо именовали тех, кто вступал в нацистскую партию после выборов 5 марта 1933 г., иронически используя понятие, возникшее после мартовской революции 1848 г. в Берлине. – Примеч. ред.] характеризует с презрительным оттенком массовый переход на сторону победителей. Какие бы сомнительные моменты не отыскивал более острый взгляд в законности перемены власти, Гитлер быстро завоевал легитимность, авторитет вызывающего к себе уважение, управляющего страной на законных основаниях государственного деятеля, который заслуживает большего, чем пренебрежительного определения «демагог». На глазах таявшее меньшинство тех, кто сопротивлялся распространявшемуся наподобие массового психоза соблазну влиться в общую массу, оказывалось в очевидной изоляции и прятало свою горечь, своё одинокое омерзение перед лицом поражения, которое явно было нанесено «самой историей». Старое было мертво. Будущее, как казалось, принадлежало режиму, который приобретал все больше сторонников, ликующей поддержки и откуда ни возьмись и доводов в пользу своего существования. «Впечатление решительного неприятия, хотя они и молчат, производят одни только домработницы», – иронично отмечал в марте 1933 года Роберт Музиль, но и он признавал, что ему не хватает альтернативы, чтобы сопротивляться, он не может представить себе, чтобы возникающий революционный порядок можно было заменить возвращением старого или ещё более старого состояния: «Это чувство следует истолковывать, вероятно, именно так: у национал-социализма есть своё предназначение и час, это не сотрясение воздуха, а ступень истории». То же самое имел в виду представитель левых Курт Тухольский со свойственным ему чувством парадокса: «Не освистывать же океан».[450 - Musil R. Op. cit. S. 125; высказывание Тухольского взято из его письма поэту Вальтеру Хазенклеверу от П. 04. 1933, см.: Tucholsky К. GW. Bd. Ill, S. 399.]

Такие настроения фатализма, культурного отчаяния форсировали успех национал-социализма. Триумф дела новых хозяев жизни оказывал притягательное воздействие, устоять перед которым могли лишь очень немногие. Террор и акты беззакония не оставались незамеченными, но, испытывая старую европейскую раздвоенность «быть не в ладах с совестью или с требованиями века», все больше людей переходило на сторону тех, кто, казалось, имел за собой историю.

В этой благоприятной обстановке режим приступил к тому, чтобы завоевать после власти и людей.

Глава II

На пути к фюрерскому государству

Я стал рейхсканцлером не для того, чтобы действовать вразрез с тем, что я проповедовал 14 лет.

Адольф Гитлер, 1 ноября 1933 года.

Гитлер и власть. – «Я не диктатор!» – Революция на тормозах. – Ориентация нации. – Антиеврейский бойкот 1 апреля. – Национальное братание. – Культурная унификация. – Интеллигенты. – Социальная мобилизация. – Прагматический отказ от программы. – Преодоление экономического кризиса. – Рабочие. – Первые внешнеполитические шаги. – Удар по Лиге наций. – «Справедливость на стороне Германии!» – Договор с Польшей. – Умение Гитлера вести переговоры. – Никчёмность и гениальность. – Вынужденное примирение.

Переход от первой фазы процесса завоевания власти ко второй прошёл без каких-либо заминок, без колебаний и без проявлений тактической нерешительности. Едва только летом 1933 года завершилось разрушение демократического правового государства, как началась переплавка осколков в управляемое единство тоталитарного фюрерского государства. «Власть у нас. Сегодня никто не может оказать нам сопротивление. Но мы должны воспитать немца для этого государства. Предстоит гигантская работа», – заявил Гитлер 9 июля на встрече с СА, характеризуя задачи на будущее.[451 - Domarus M. Op. cit. S. 288.]

Дело в том, что Гитлер никогда не хотел утверждения одного только господства насилия. Суть и мотивы его феномена не объяснить только одной жаждой власти, и как объект изучения современных форм тирании его трудно постичь. Конечно, власть, её почти неограниченное, неподотчетное использование значили для него много, но он никогда не довольствовался этим. Ни на миг не ослабевавшее упорство, с которым он завоёвывал её, расширял, использовал и в конце концов израсходовал, – весомое свидетельство того, что он был рождён быть не просто тираном. Он был зациклен на своей миссии отразить смертельную угрозу Европе и арийской расе и хотел создать с этой целью «непоколебимую мировую империю». Анализ истории, в особенности современной эпохи, показал ему, что для этого требуются не только материальные средства власти – лишь великая «революция, сопоставимая с русской» может развить огромную динамику, отвечающую этой цели.

Как всегда, он и эту задачу осмысливал прежде всего в категориях психологии и пропаганды. Только в этот период – позже мы с такой ситуацией никогда не встретимся – он чувствовал свою зависимость от толпы и следил за каждой её реакцией с прямо-таки боязливой озабоченностью. Он боялся непостоянства настроений не только как сын и выразитель демократической эпохи, но и в силу своей индивидуальной потребности в восторженном одобрении. «Я не диктатор и никогда не буду диктатором», – сказал он как-то, пренебрежительно добавив, что «став диктатором, может править любой фигляр». Хотя он отменил принцип голосования, но от этого отнюдь не стал свободным; если внимательно вдуматься, то господства по произволу лидера вообще нет, а есть лишь различные способы формирования «общей воли»: «Национал-социализм всерьёз реализует демократию, которая выродилась в условиях парламентаризма, – заявил он. – Мы выбросили на помойку устаревшие институты именно потому, что они больше не служили поддержанию плодотворных отношений с нацией в её совокупности, а приводили к болтовне, к наглому обману». То же самое имел в виду и Геббельс, который заметил, что в век политизации масс народами нельзя править, «вводя чрезвычайное положение и комендантский час с девяти часов вечера»: или даёшь им идеал, предмет для их фантазии и привязанности, или они пойдут своей дорогой[452 - Цит. по: Heiber H. Joseph Goebbels, S. 149; см. также: Rauschning H. Gespraeche, S. 185 ff. Перед гостями из демократического зарубежья Гитлер охотнее всего козырял тем фактом, что, как известно, он устраивает голосования не только по поводу продления срока полномочий законодательных органов, но и по поводу каких-то своих конкретных мер, и является посему куда большим демократом, чем кто бы то ни было; он в любую минуту готов также вынести на референдум вопрос о доверии к нему нации. См.: Jacobsen H.-A. Nationalsozialistische Aussenpolitik, S. 327.]. Наука того времени говорила о «демократическом цезаризме».

Этой политической практике соответствовала установка на то, чтобы не оставлять психологическую обработку и мобилизацию нации на волю случая или каприза и уж тем более не ставить в зависимость от суждений критически настроенных людей, а превратить её в результат последовательного, тоталитарного пронизывания всех общественных структур плотной системой надзора, регламентации и управления, которая, с одной стороны, нацелена на то, чтобы «обрабатывать людей до тех пор, тока они не окажутся в полной нашей власти», а, с другой, охватывать каждую социальную область, проникая и в частную сферу: «Необходимо создать структуры, в которых будет проходить вся жизнь индивида. Любая деятельность и потребность каждого отдельного человека будет регулироваться партией, представляющей всю общность. Не будет больше никакой „самодеятельности“, не будет никаких свободных пространств, где индивидуум принадлежал бы сам себе… Время личного счастья кончилось».[453 - Rauschning H. Gespraeche, S. 179 ff. Ср.: Heiber H. Joseph Goebbels, S. 137. За всем этим стояла, соблазнительно поблёскивая, идея общности народа, которая на протяжении поколений была одной из первостепеннейших тем неизбывных чаяний немцев. Воплощаемой в народе общности как высшей, мистически воспринимавшейся форме социального существования посвящалась масса литературы о преображении, чьи представления подхватил национал-социализм и с агрессивной остротой противопоставил их не только марксистским тезисам классовой борьбы, но и либеральным теориям плюрализма. Над образом растерзанной нации, её общественными антагонизмами и конфликтами возвышался противоположный ему светлый образ государства, основанного на верности, дисциплине, чести, организованности и преданности и воплощающего не только извечную мечту о гармоничном единстве, но и не менее привлекательную идею могущественного и внушающего страх сообщества. На место метущейся, оглуплённой массы придёт, как заявлял Гитлер, «вырастающая из её недр общность народа, упорядоченная, обретшая чувство собственного достоинства нация». На воплощение этого в жизнь и направлены теперь важнейшие инициативы второго этапа борьбы за власть.]