Адольф Гитлер (Том 2) - Фест

Эти картины оказали необыкновенное воздействие на депутатов, военных, дипломатов, иностранных наблюдателей и на широкую общественность и сделали День Потсдама действительно поворотным. Хотя заносчивые слова Папена о том, что он в несколько месяцев так зажмёт Гитлера в угол, что «тот запищит»[428 - Слова, сказанные Эвальду фон Кляйст-Шменцину. Politische Studien, 1959, Н. 106, S. 92. «Потсдамской душещипательной комедией» назвал это представление Ф. Майнеке: Meinecke F. Op. cit. S. 25.], были уже давно и однозначно опровергнуты жизнью, «душещипательная потсдамская комедия», казалось, продемонстрировала, что своенравный нацистский фюрер наконец все же попал в сети того национального консерватизма, который имел в резиденции прусских королей свой идейный, взывавший к возвращению былого величия центр, а в Гинденбурге – своего верного хранителя; казалось, что молодой, преисполненный веры и благоговения Гитлер подчинился этой традиции. Лишь меньшинство было в состоянии не поддаться гипнотическому воздействию этого спектакля, и многие из тех, кто ещё 5 марта голосовал против Гитлера, теперь явно заколебались в своих суждениях. До сих пор ещё горько осознавать, что многие чиновники, офицеры, юристы из преданного национальным интересам бюргерства, которые, пока они руководствовались рациональными аргументами, вели себя весьма сдержанно, распрощались с недоверием в тот момент, когда режим привёл их в состояние экстаза, сыграв на их национальных чувствах. «Шквал чувств национального восторга, – писала одна из газет правой буржуазии, – пронёсся вчера над Германией», «снеся, как хотелось бы нам надеяться (!), завалы, которыми от них отгораживались некоторые партии, и распахнув двери, которые им до того упорно не хотели открывать»[429 - Berliner Boersenzeitung, 22. 03. 1933, цит. по: Horkenbach C. Op. cit. S. 127.]. Огромные факельные шествия по улицам Берлина и обставленное с особой торжественностью представление «Майстерзингеров» завершили программу празднества.

Двумя днями позже режим и сам Гитлер предстали в иной ипостаси. 23 марта, примерно в 14 часов, во временно переоборудованной для этого опере Кролля собрался рейхстаг на то заседание, театральным прологом которого был День Потсдама. Уже во внешнем оформлении однозначно господствовали цвета и символы НСДАП. Оцепление здания было поручено частям СС, которые в этот день впервые предстали столь массированно, а внутри здания длинными угрожающими шеренгами стояли штурмовики в коричневой форме. Сзади на сцене, где заняли место правительство и президиум рейхстага, висело огромное знамя со свастикой. В открывшей заседание речи Геринга грубо игнорировался надпартийный характер парламента; обращаясь к «камерадам», он без всякого основания посвятил её памяти Дитриха Эккарта.

Затем, чтобы произнести свою первую речь в рейхстаге; на трибуну вышел Гитлер, тоже в коричневой рубашке. Примечательно, что перед этим он несколько недель выступал преимущественно в обычном костюме. По своей неизменной риторической схеме он опять начал с мрачной панорамы происшедшего с ноября 1918 года, бед и угроз гибели, нависших над рейхом, а затем дал широкую картину намерений и задач правительства, используя преимущественно обтекаемые формулировки, более или менее совпадавшие с высказываниями последних недель. Потом он заявил:

«Чтобы получить возможность выполнить задачи в пределах обрисованных выше общих рамок, правительство выносит на рассмотрение рейхстага от имени двух партий – Национал-социалистической и Немецкой национальной – проект закона о чрезвычайных полномочиях… Духу национального возрождения и поставленной цели не отвечал бы такой порядок, при котором правительство просило бы одобрения своим мерам у рейхстага от случая к случаю, торгуясь и выпрашивая. У правительства нет намерения упразднить рейхстаг как таковой. Напротив, оно и в будущем будет время от времени информировать его о своих мероприятиях… Правительство собирается использовать этот закон лишь настолько, насколько это необходимо для осуществления жизненно необходимых мер. Никакой угрозы существованию рейхстага и рейхсрата не возникает. Позиция и права господина рейхспрезидента остаются неприкосновенными… Существование земель не упраздняется…».

Вопреки этим успокаивающим заверениям каждая из пяти статей закона разбивала один за другим «основополагающие компоненты немецкой конституции»[430 - Heiden K. Geburt, S. 147.]. Согласно первой статье законодательная функция переходила от рейхстага к имперскому правительству, статья вторая расширяла полномочия правительства до возможности изменения конституции, статья третья передавала право подготовки законов от рейхспрезидента рейхсканцлеру, четвёртая распространяла сферу применения закона на определённые договоры с иностранными государствами, в то время как заключительная статья ограничивала срок действия закона четырьмя годами и связывала его с существованием нынешнего правительства. С опять же характерным для него изменением тона Гитлер завершил речь вызовом своим противникам:

«Поскольку правительство располагает явным большинством, число случаев, когда в силу внутренней необходимости потребуется использовать закон, будет само по себе ограниченным. Ввиду этого правительство национального возрождения тем более настаивает на принятии закона. Оно предпочитает в любом случае чёткое решение. Оно предоставляет партиям рейхстага возможность спокойного развития Германии и намечающегося на этой основе в будущем взаимопонимания, но оно столь же исполнено решимости и готово ответить на выражение неприятия и тем самым на предупреждение о сопротивлении. Теперь решайте сами, господа депутаты, быть миру или войне».[431 - Речь опубликована в кн.: Domarus M. Op. cit. S. 229.]

Овации, зал стоя поёт «Германия, Германия превыше всего» – на этой ноте оканчивается речь Гитлера, что символически предвещало, какими станут будущие функции парламента. В атмосфере, которая благодаря расставленным повсюду караулам СА и СС напоминала скорее осадное положение, фракции удалились на трехчасовой перерыв совещаться. Перед зданием молодчики Гитлера в форме начали скандировать хором: «Мы требуем закона о чрезвычайных полномочиях – иначе клочья полетят!»[432 - Severing C. Op. cit. Bd. II, S. 385. О рассказанной ниже, в действительности же более запутанной истории с письмом см.: Bruening H. Op. cit. S. 655 ff., а также: его же. Ein Brief. In: Deutsche Rundschau, 1948, S. 15.]

Теперь все зависело от поведения партии Центра, её согласие должно было обеспечить правительству необходимое для изменения конституции большинство. На состоявшихся до того переговорах с лидером партии д-ром Каасом Гитлер сделал различные заверения, которые касались прежде всего конкордата и в конце концов «в качестве благодарности за благоприятное голосование партии Центра» подготовить письмо, «касающееся отмены тех частей принятого после пожара рейхстага декрета, которые нарушали гражданские и политические свободы граждан»; оно должно было также содержать заявление о том, что закон будет применяться только при определённых условиях. Кроме того, Гугенберг и Брюнинг во время беседы вечером 21 марта договорились о том, что согласие партии Центра будет зависеть от принятия статьи, гарантирующей гражданские и политические свободы. Было условлено, что фракция ДНФП должна будет внести сформулированное Брюнингом предложение.

Во время перерыва на совещании Брюнингу, однако, сообщили, что в рядах фракции Немецкой национальной народной партии возникло серьёзное сопротивление плану внесения дополнительной резолюции; внести её проект, как о том договорились, будет невозможно. Фракция партии Центра заколебалась и стала вновь обсуждать свою позицию. В то время как большинство выступало за одобрение предложения правительства, часть членов фракции, прежде всего Брюнинг, страстно выступала против всякой уступчивости, лучше, – крикнул он, – погибнуть со славой, чем опуститься до позорного конца. В конце концов договорились всей фракцией последовать за мнением большинства. Решающую роль сыграли при этом не только традиционное приспособленчество партии и разлагающее воздействие Дня Потсдама, но и отражавшее настрой павших духом людей мнение, что партия не в состоянии воспрепятствовать принятию закона и даже что этот последний, в сочетании с обещанным письмом, ещё действеннее заставит Гитлера соблюдать законность, чем существующие ныне положения.

Правда, письмо Гитлера к концу перерыва для консультаций так ещё и не поступило. По настоянию Брюнинга Каас отправился к Гитлеру и вернулся с заявлением, что письмо якобы уже подписано и направлено министру внутренних дел для передачи дальше и поступит ещё во время голосования; Каас добавил: «Если бы я когда-либо поверил Гитлеру, то именно в этот раз, судя по его самому убедительному тону».

Тем временем на трибуну в глубоком молчании, в котором издали доносилось угрожающее скандирование СА и СС, поднялся председатель СДПГ Отто Вельс. В своём последнем публичном выступлении, выразившем верность демократии, он обосновал отрицательную позицию своей фракции. И социал-демократия постоянно выступала за внешнеполитическое равноправие Германии и против любой попытки противников принизить её честь. Быть беззащитным, заявил он, не значит быть бесчестным. Это справедливо в отношении как внешней, так и внутренней политики. Выборы дали правительственным партиям большинство и тем самым возможность управлять в соответствии с конституцией, когда существует такая возможность, то именно так и полагается действовать. Критика, говорил он, обладает целительной силой, её преследование ничего не даёт. Он завершил свою речь обращением к правовому сознанию народа и приветствием преследуемым и друзьям.