Дорогой читатель. Неавторизованная автобиография Ким Чен Ира - Michael Malice

"Как насчет 15 августа? Это было бы отличным элементом празднования Дня освобождения".

"Отлично. Мы выпустим заключенных сразу после этого". Значит, он все еще не до конца доверял мне и хотел убедиться, что я смогу выполнить наше соглашение. Я не винил его за это, но и не осуждал.

Чтобы придать ему уверенности, я пообещала закрепить свое обещание в

письменном виде. В день отъезда Ким Дэ Чжуна, 15 июня, мы вдвоем подписали

Совместную декларацию Севера и Юга, в которой обещали дальнейшее сотрудничество между двумя сторонами. В декларации также содержалось приглашение посетить Сеул в подходящее время в будущем. Позже в тот же день

я проводил его в аэропорт, крепко пожал ему руку и пообещал нанести

ответный визит.

Как мы и договаривались, в августе разделенные семьи воссоединились под

бурные аплодисменты всего мира. Через месяц после этого все оставшиеся на юге

заключенные были отпущены на север под громкие аплодисменты. Я сдержал свое обещание Ким Дэ Чжуну, проверив, чтобы все наши газетные статьи

уважительно относились к его решению. Я искренне надеялся, что мы сможем развить эти маленькие шаги в будущем - и, честно говоря, мне было интересно

самому побывать в Сеуле.

Вскоре до меня дошли слухи, что Ким Дэ Чжун и я

рассматриваем возможность разделить Нобелевскую премию мира.

Прецеденты разделения премии уже были. Премию получили

люди, заключившие ирландские соглашения о прекращении огня, а также Арафат, Перес и Рабин за работу на Ближнем Востоке. В итоге комитет грубо обошел меня стороной и присудил премию только Ким Дэ Чжуну. Вот насколько токсичным стало мое восприятие в западном мире. Я был для

них менее приемлемым, чем даже Арафат. Я не слишком задумывался об этом. Я был сосредоточен на завоевании мира, а не на получении премий мира. Через

несколько месяцев после визита Ким Дэ Чжуна американский госсекретарь впервые собирался посетить Пхеньян. Несмотря на то, что срок полномочий президента Клинтона подходил к концу, мой саммит с Мэдлин Олбрайт все еще сохранял огромный потенциал. Если бы все прошло хорошо, последовал бы президентский визит, а вместе с ним и дипломатические отношения. Это стало бы кульминацией моей карьеры руководителя, осуществлением

цели всей жизни президента Ким Ир Сена.

Установление дипломатических отношений с Соединенными Штатами привело бы к немедленным и глубоким последствиям для КНДР. Мы смогли бы

радикально сократить военные расходы и вместо этого сосредоточиться на развитии экономики, сельского хозяйства и инфраструктуры. Это также означало бы отмену американских санкций, что привело бы к большому количеству иностранных инвестиций в богатую ресурсами Корею. Я особенно хотел избавиться от статуса "государственного спонсора терроризма" - юридической классификации, имеющей множество пагубных последствий. На этот раз я был единственным, кто проводил время, беспокоясь о саммите. Олбрайт приедет не как равная; она прекрасно понимала, что представляет огромную власть. Не будет и чувства родства, как это было с Ким Дэ Чжуном. Единственное, что объединяло Соединенные Штаты и Корею, - это общая история вражды и войны,

история ненависти, уходящая корнями в 1860-е годы. Как и в

детстве, я прочитал как можно больше о предмете подготовки - и

был удивлен тем, что узнал о Мэдлин Олбрайт. Первая женщина-госсекретарь, Олбрайт имела репутацию человека, передающего политические послания с помощью брошей, которые она носила. Она носила

их с собой повсюду, куда бы ни пошла, и каждая брошь была

тонким индикатором того, что она чувствовала в тот конкретный день. Например,

когда она встречалась с президентом Путиным, она надела брошь с изображением обезьян, закрывающих глаза, в знак протеста против его позиции по Чечне. Я был очень рад узнать эту информацию. Это позволило бы мне выяснить ее мысли - особенно если бы я прикинулся дурачком, рассказывая о значении ее украшений.

Я оставил четкие инструкции, чтобы мне позвонили, как только

Олбрайт приземлится 22 октября 2000 года. Я едва мог работать, безмолвно призывая телефон к звонку. Наконец, звонок раздался. "Товарищ, - сказал чиновник, - американцы приземлились. Всего их около двухсот человек".

"А миссис Олбрайт, во что она одета?" спросил я.

"Э-э... на ней пиджак в западном стиле...

"Нет, не пиджак!" огрызнулась я. "Ее брошь! Что за брошь

приколота к ее лацкану?"

К счастью, дипломатическая подготовка в КНДР побуждает наших сотрудников уделять особое внимание деталям. "Это большая брошь с изображением

звезд и полос, эмблемы американского флага".

"Большой? Насколько большой?

"Это самая смелая брошь, которую я когда-либо видел, размером с игральную карту".

"Я понимаю. Хорошая работа". Я положил трубку и задумался о том, что

означает эта первая брошь. Выводов было немного, поскольку послание, которое передавала Олбрайт, не было очень тонким. Всем

известно, что в КНДР каждый человек всегда носит на лацкане булавку с изображением либо Великого Вождя, либо меня, либо обоих. Первая брошь Олбрайт была символом неповиновения, символом того, что Америка не собирается подчиняться корейским устоям даже ради

дипломатических любезностей. Когда я, наконец, встретился с ней в тот день,

я увидел, что брошь была даже больше, чем я себе представлял, почти до

неприличия.

На следующий день нам с Олбрайт предстояла наша первая настоящая дипломатическая встреча. Я знал, что утром она отправилась отдать дань уважения

Великому вождю в Мемориальный дворец Кумсусан. После ее незаслуженной первой броши крошечная часть меня беспокоилась, что она не будет такой почтительной, как мне хотелось бы. К счастью, судя по всему, она проявила всю возможную вежливость по отношению к вечному образу. Это тоже о многом мне говорило. Олбрайт могла легко отказаться от экскурсии в храм Чучхе. Или, что еще хуже, она могла бы поехать, но отказалась вести себя достойно. Вместо этого она предпочла вести себя уважительно. Это означало, что она отвернулась от привычного американского высокомерия и доминирования - или, по крайней мере, сделала вид, что отвернулась. Наконец пришло время встретиться с госсекретарем Олбрайт. Она лучезарно улыбнулась, увидев, что я вхожу в зал заседаний. Когда я вошел, то проклял себя за то, что не надел солнцезащитные очки. Я ведь сразу же, как только пришел, посмотрел ей в глаза!

Теперь я не мог бросить взгляд на ее лацкан,

ведь тогда она поняла бы, что я знаю о ее ювелирном коде. Я знал, что мне нужно

отвлечься, и решил пошутить, что наверняка застанет ее врасплох.

"Ну, вот и я!" объявил я. "Последний из коммунистических дьяволов!"

Я подождал, пока переводчик повторит мои слова, а затем Олбрайт разразилась

хохотом, несмотря на себя. Я быстро бросил взгляд на ее брошь. К

моему ужасу, на ней было не один, а два разных символа

американского высокомерия! Первым был американский орел, а над ним -

шляпа дяди Сэма. Я не был уверен, что она имела в виду. Может, это

символизировало одно украшение, разделенное на две части, как была

разделена сама Корея?

Я