Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов

— Милка?

Жёнка обернулась, поправила съехавший на лоб плат. Засеменила к Колоту, перебирая по земле синими выступками. Не дошла, отстоялась.

— Здравствуй, Колот.

Чуял Лапа что-то недоброе. Бледное без румян лицо, глаза, всегда искрящиеся задором, смотрели по коровьи печально. Странная молчаливая робость исходила от неё. Стояла, нерешительная, перебирала кисти пояса.

— С Аленом что-то?

Не выдержала Милка, бросилась на широкую мужскую грудь, заливая отвороты зипуна горючими слезами.

— С Райко.

— С кем? — не понял Колот.

— С Райко, мужем моим!

— А с Аленом что?

— Он жив-здоров.

От сердца отлегло. Кузнеца было бы жаль, сколь времени с ним провели, сколь разговоров говорено и добрый человек он всё же. А мужа Милкиного он не знал, да и знать, в общем-то, не хотел. Он мягко отстранил от себя болгаринку, вопросительно посмотрев на неё.

— Вызволи его, Колот, оттуда. Казнят ведь. Силком погнали на стены.

— Ну даёшь! — молвил Лапа. — Где князь и кто я? Всякому место своё родом определено.

Милка вдруг набычилась, сжав руки в кулачки, заговорила, срываясь на крик:

— Ты виноват! Думаешь не знал про тебя? Знал, и через это русов невзлюбил, потому и вышел биться за Глеба! А так никогда бы не пошёл. Я отговаривала его — не след, мол, нам в чужую драку лезть, воевода Борис обадил бояр с наместником, вот пусть и ратятся со Святославом. А когда вы одолели, утёк, мой Райко от вас, да сябры на него указали, будь они прокляты! Я к брату, а он мне то же, что и ты ответил. Я ему: «Проси Колота». Он поддался, собрался искать тебя, коли живой, да жена его Невяка порог заступила: не пущу! Дамян, вона, купчик, выслужиться хочет, врагов только и ищет, а тут — на, сам пришёл! Русы сейчас злые, полоснут железом и сиротами детей оставит. Так и мой сиротой останется! Тяжела я, на третьем месяце!

Милка снова уткнулась в грудь Колоту, поливая её слезами. Лапа провёл большим пальцем по ободу жуковиньи, даренной князем и тускло блестевшей на безымянном пальце правой руки. Он может пойти к Святославу и тот не откажет — слово княжеское крепче камня. Стоил ли Райко этого? У Колота своя семья, у которой свои беды могут быть, и княжеская помощь ой, как пригодится! А тут проси невесть за кого, к тому же изменника. Огневает князь, не иначе. Милка сунула прохладные руки ему под зипун, грея их о тёплое и ощущаемое под рубахой тело. Заводила руками быстрее и быстрей, зашептала жарко: «Помнишь, как было хорошо?» Колот, вырвавшись от дум, оттолкнул её от себя:

— Ты что? Шалая!

Милка закрыла лицо руками, зашлась в беззвучном рыдании, только узкие плечи вздрагивали под просторным мужским охабнем. Жаль было её. Глупая баба, её мужик сам выбрал свою участь. Но представилось вдруг своя Услада на её месте, жалкая, плачущая, готовая от отчаяния на всё ради супруга.

— Ладно, — как можно суровее сказал он, — ступай домой, вызволю твоего мужа.

Колот жестом остановил её, готовую броситься с благодарностью:

— Потом отблагодаришь.

Рослый гридень открыл калитку внутреннего двора. Оглядел Колота с головы до ног, вопросил:

— Чего надо, рожа?

— Ко князю.

— Завтра приходи, — гридень собрался затворить калитку.

— Срочно!

— А что сотенный тогда не пришёл? Или тебя прислал? Говори, я передам.

Колот сорвал с себя перстень, мало не сломав палец и передал его гридню:

— Снеси, — больше приказал, чем попросил Лапа.

Гридень повертел в перстах жуковинью, узрев дорогую работу златокузнеца, задумался: пригласить или нет ратного сразу? Но час поздний, а у князя нарочитые гости, и потому оставил всё же Колота дожидаться. Впрочем, вернулся скоро и уже почтительней пригласил кметя к князю.

В белокаменном покое было светло, как днём, от яркого пламени больших свечей, полыхавших в стоянцах. Святослав, склонив бритую голову, сидя на перекидной скамье спиной к мутному слюдяному окну, что-то выводил писалом на дорогом пергаменте. По правую княжескую руку у стены, развалясь и заняв едва ли не пол-лавки, чуть прикрыв веки, громоздился Свенельд. По левую — два болгарина в дорогом, иноземного шёлка, платье, в одном из которых Колот узнал Дамяна. Святослав отложил писало, некоторое время смотрел на Лапу, вспоминая.

— Колот? — спросил.

— Да.

— Чего тебе занадобилось на ночь глядя?

Колот, смущаясь своей просьбы, выпалил единым духом:

— Болгарин один в порубе сидит. Дуром за Глебом пошёл. Прошу за голову его.

Сказал и увидел, как потемнели глаза Святослава, наливаясь гневом, верхняя губа, скривившись, поднялась вверх.

— Кто он тебе? Родич?

И, не ожидая ответа, ответил сам:

— Да хоть так. За ворога просишь! Он твоих соратников убивал!

Князь замолчал, перекипая. Колот, не решаясь встречаться взглядом со Святославом, смотрел себе под ноги.

— Не для того княжеской милостью пользуешься, — подал голос Дамян. «Зато ты для того только и пользуешься», — подумал про себя Колот, но вслух ничего не сказал.

— Ладно, — решительно сказал князь и позвал:

— Скельд!

Бритоголовый мордатый слуга сунулся в дверь.

— Проводи сего ратного к изменникам и передай ему того, кого он назовёт.

Слуга кивнул молча и исчез.

— Иди и жди у ворот, — сказал Святослав Колоту и вновь взялся за писало.

Скельд вышел как на поединок в кольчуге, с мечом на правом боку, левша, видимо, был в шеломе с нащёчниками. Объяснил Колоту, хоть тот и не спрашивал:

— Мстить вдруг начнут за казнённых, а в железе спокойнее.

В сгустившейся тьме среди посадских садов было не видно ни зги. Скельд шёл уверенно, будто ходил не один десяток раз. Колот старался не отставать, идя позади и держась за его спиной. Он решительно не понимал, где находится, огибали какие-то клети, огорожи, облаянные чуткими собаками. Наконец упёрлись в строения, обычно служившими купеческими складами. Средь них, на самом просторном месте плясал костерок. Вокруг него спали ратные, чья смена ещё не наступила.

Двое кметей провели Скельда с Колотом по четырём клетям, окликая Райка, нашли двоих с таким же именем, но явно не тех. В пятой, наконец, из шевелящихся, едва различимых во тьме тел, со второго или третьего оклика вылез молодец. Лапа не помнил его в лицо и потому задал несколько вопросов о родне Милки, по которым понял — он.

— Ну, воин, бывай, мне пора, — сказал Скельд и, чему-то рассмеявшись, ушёл, забрав с собой стражников.

Лапа оглядел Райка с головы до ног. От него несло кислым духом и сам он был весь какой-то грязный. Стоял молча, настороженно глядя на Колота, не веря в освобождение и гадая, куда я зачем его теперь поведут.

— Давно сидишь? — спросил Колот.

— Второй день.

— Ясно. Ну, пошли что ли!

— Куда? — напрягся Райко.

— Домой. Доведу тебя, не то не наши, так ваша стража прицепится...

В течение седмицы по приказу Святослава было казнено около трёхсот сторонников Глеба. Воинов Бориса князь отпустил, ибо они не были изменниками и сражались честно, не нарушив воинской клятвы своему царю. А Колота на следующий день нашёл Скельд и вернул княжескую жуковинью со словами:

— Князь велел передать: жизнь бека стоит дороже жизни ремесленника. Святослав наш горяч, но отходчив.

И, подмигнув Колоту, хлопнул его по плечу:

— Будь здоров, воин!

Глава 6

Бог и люди прокляли императора. Править ему оставалось недолго. Это понимал и он сам. Боясь измены, он усилил стражу в своём новом дворце. Но всё же император больше надеялся на покровительство высших сил: лишив себя роскоши, носил власяницу, спал на полу на шкуре барса, укрываясь плащом своего дяди, монаха Михаила Малеина, полагаясь на его святую защиту.

Власть удержать трудно, особенно когда вокруг много хищников, готовых перехватить, а то и вовсе отобрать падающее древо. Императрица Феофано первая, исключая паракимонена Василия Нофа, почувствовала перемену ветра. Пока что единственным и, пожалуй самым возможным преемником трона византийских базилевсов был доместик схол Востока, талантливый полководец, интриган и бабник Иоанн Цимисхий. Маленького роста, но пригожий собой, он заставлял биться сильнее женские сердца. Но Феофано стремилась не просто понравиться ему, но и приручить себе, что в своё время не смогла сделать с Никифором. Об их любовной связи не знал разве что глухой, но Никифор не решался мстить любовнику жены, дабы не приобретать себе сильного врага, но под уговорами своего брата Льва всё же снял Иоанна с должности, отослав его в Халкедон.

Феофано нашла способ убедить мужа вернуть любовника, подойдя в тот момент, когда Никифор был разбит скорбью по умершему отцу. Не столько слёзы жены, сколь обещание будущей женитьбы Цимисхия заставили императора поверить ей. Вернувшись из изгнания, Иоанн почти каждый день бывал во дворце и в основном в спальне императрицы.