Операция «Аврора» - Дарья Плещеева

— Нет, я пока еще в своем уме, — громко ответил ему Денис. — Мистер Ходжсон, я хочу быть уверен, что убийца фон Пурталеса больше нужен вам живой, чем мертвый.

— Но как я могу это доказать? — развел руками консул.

— Давыдов, вы слишком много себе позволяете! — вскинулся Головин.

— Я хочу быть уверен, что при любом стечении обстоятельств останусь жив, — упрямо повторил Денис.

Естественно, гарантий тут быть и не могло — разве что сию минуту открыть в банке счет на имя Давыдова и положить на него какие-нибудь неимоверные деньги, а самому Давыдову обещать при свидетелях, что он эти деньги вернет. Возник тупой спор, в котором обе стороны долбили одно и то же. При этом Гольдовский шипел, Головин пытался кричать, Ходжсон путался в английских и русских словах, а Чхеидзе вообще отошел в сторону, сел в кресло и демонстративно закурил. Денис краем глаза подметил, что курит он папиросы «Дукат» и что достал последнюю в пачке папиросу, а коробку уронил рядом с креслом.

Шапиро тоже внес в склоку свой вклад.

— Чтоб ты уподобился лампе — днем висел, ночью горел, а утром угас! — выкрикнул он в лицо Давыдову Очевидно, это и было обещанным проклятием.

— Чтоб тебя приподняло да шлепнуло, — не остался в долгу Денис. — Чтоб тебя черти на том свете дрючили!

Анархист ошарашенно замолк, осмысляя свое светлое будущее. Видимо, не ожидал такого наглого отпора.

В конце концов, хитрый Половцев кое-как усмирил спорщиков и объяснил Давыдову, что риск невелик. Капитан может в суете вообще быстренько покинуть резиденцию на Тверской и, поселившись в окраинной гостинице, следить за развитием событий после убийства германского посла. Потом, когда в Москве произойдут всякие неожиданные вещи, на которых Половцев не стал задерживаться, Давыдов уже не будет представлять опасности для масонов, а они — для него. И все между собой подружатся, и Давыдов получит желанное посвящение…

Похоже, речь шла о самом настоящем мятеже и смене власти.

В итоге после долгих препирательств Денис позволил Половцеву себя уговорить и взял у него двести рублей на гостиницу.

Потом консул уехал, Шапиро куда-то исчез, Половцев и Чхеидзе просили найти для них извозчика, а Головин послал за поваром и велел выдать Давыдову какую-нибудь ощипанную и готовую для кулинарных изысков курицу.

Уходя на кухню, Денис незаметно подтолкнул осиротевшую папиросную коробочку, чтобы она скрылась под креслом.

Он сделал две инъекции не курице, а цесарке. Повар с большим любопытством наблюдал за ним и попытался выпросить шприц, чтобы впустить в мясо не воду, а маринад. Но Давыдов был вынужден отказать.

Нужно было срочно придумать, как предупредить своих. «Совята» и агенты ОСВАГ были совсем рядом, Денис не только знал это — он чувствовал их!

Сигнал тревоги был оговорен заранее. Но это — сигнал, не более того. Если завтра придется просидеть взаперти до отъезда на прием, то сообщение в папиросной коробочке может и опоздать…

Он написал это сообщение ночью в ватерклозете, на тонкой папиросной бумаге кусочком грифеля. Был максимально краток: «Готовится покушение на Пурталеса, резиденция Адрианова, исполнитель — я, сперва фальшивый теракт, потом инъекция с ядом, яд передаст Ходжсон».

Денис подал сигнал из кухонного окна — дважды зажег и выключил свет. Открывать и закрывать окно не рискнул.

Теперь оставалось ждать возможности переправить записку своим.

Давыдов нервничал, злился, пытался успокоить себя строгим внушением: «Так тебе, дураку, и надо. За содеянное нужно платить, ошибки нужно исправлять…» Но упустить такую отличную возможность поймать противника с поличным, с пробиркой экстракта кураре, в обществе террориста Шапиро!

Головин был современным общественным деятелем и икон дома не держал. Так что Давыдов помолился перед воображаемыми образами.

И молитва была услышана!

Рано утром Дениса разбудил камердинер Головина.

— Велено вставать и собираться. Завтрак уже готов.

— А что такое?

— Отсюда поедете куда-то.

— Хорошо, ступайте.

Теоретически Давыдова могли отвезти поближе к резиденции московского градоначальника, и туда бы приехал Гольдовский с фраком и прочими доспехами светского человека. Практически — черт их, масонов, разберет? Но свои видели ночью сигнал, свои придумают, как быть! Максимов — умница, Нарсежак самого нечистого не побоится.

Когда Давыдов, Головин и смуглый толстый господин, ночевавший в гостиной, спустились вниз, во дворе стоял автомобиль — «Руссо-Балт» того самого образца, что недавно заказал императорский гараж.

Во дворе было пусто — мужики с пилой, видно, отсыпались после дежурства, дворник мел улицу перед распахнутыми воротами. Другой охраны Давыдов не заметил. Наверно, масоны решили, что она уже ни к чему. Он огляделся по сторонам, поднял взгляд к небу и воскликнул:

— Ничего себе! Сколько же их там?!

Головин невольно уставился на березу, развилки веток которой были усажены вороньими гнездами.

— Говорят, ворон — умнейшая птица. А я считаю, что обычная ворона — не глупее, — продолжал Давыдов. — Когда растяпу называют вороной — это просто глупо. Ворона совсем не растяпа, а очень даже хитра. Я, когда лежал раненый, наблюдал за ними в окошко…

Болтая о птичьих повадках, он вместе с масонами сел в машину и укатил. Под кустом осталась лежать вовремя выброшенная смятая папиросная коробка.

Минуты две спустя во дворе появился нищий в лохмотьях. Он всюду шарил палкой с гвоздем, подцепляя разнообразную дрянь и тщательно ее исследуя.

— Ты еще откуда взялся?! — вызверился дворник. Он этого грязнулю в свои владения не впускал.

— Твое какое дело? — ощерился нищий.

— Чеши отсюда, пока цел!

— Да ты чего орешь? Я насчет окурочков, окурочки на фабрику сдаю… Вот, вот они, мои голубчики!

Он подхватил смятую папиросную коробку.

— Ну, щас я тебя… — Дворник бросился к нищему, но тот оказался ловок и выбежал за ворота.

Пробежав квартал и завернув за угол, Нарсежак остановился, открыл смятую коробочку, вынул листок папиросной бумаги, прочитал сообщение и присвистнул. Дело было такое, что требовалось срочно донести о нем начальству.

На груди у Федора висела жестяная детская свистулька. Он подул дважды, потом еще дважды, невольно поморщившись от жуткого звука. Свистульки за то и были выбраны, что опасений взрослым не внушали, мало ли где ребятишки играют, а слышно их было чуть ли не за полверсты.

Через несколько минут подкатил извозчик. В пролетке сидел Никишин.

— Давайте рубаху!.. — приказал Нарсежак. — Саня, гони!