Храм ночи - Донован Фрост

Они ворвались в громадный зал, подпираемый целым лесом колонн, выполненных в форме омерзительных жаб, змееподобных людей и иных чудищ. Здесь под самым потолком плавала совершенно непроглядная тьма, внутри которой клубилось багровое пламя, а пол был изрыт канавками и нелепыми низкими ступенями в самых неожиданных местах.

Почти в самом центре зала возвышался хрустальный купол, внутри его бились и расплетались черные тучи, какие-то жирные кляксы и неясные угрожающие силуэты. К одной из стен прислонился плавник, затем — ряд присосок, мелькнули глаза, взгляд которых сулил погибель.

— Ага, я вижу, мой братец проник даже сюда. Ты счастливчик, Армледер. Я в последний раз предлагаю тебе Вечность.

В тени усыпальницы, где билась и пробуждалась первобытная злоба, стояли две фигуры. Армледер вздрогнул от омерзения, заметив, как странно искажены под плащами некогда человеческие фигуры Эолабара и Торкиля. Только лица еще оставались человеческими. Вернее, почти человеческими. Глаза уже напоминали глаза рептилий, слова Торкилю удавались с трудом, словно на месте его языка за зубами билось раздвоенное жало.

— И жалкий король из жалкого мира! — продолжил Торкиль, спускаясь по нелепой канавке. Человек давно бы споткнулся и свернул себе шею, но то, что скрывалось под плащом отпрыска пеллийского рода, вполне свободно двигалось по всем каменным извивам. — Глубоко символично, что первой жертвой разбуженных Спящих будет именно Конан.

— Ты говоришь так, словно меня здесь нет, червяк! — вскричал Конан, берясь за тяжелый меч и вращая им над головой.

— А тебя и нет уже. Ты тень мира, который через день сам станет тенью. Не будет Последнего Разрушения, не будет и восстановления! Хватит светлым и темным богам играться в Великое Равновесие. Проснутся Спящие и наполнят эту пустоту иным содержанием.

— Эй, Хват, Эолобар, или как там тебя! Если в тебе осталось что-то от человека, бери сабли, и сражайся. По крайней мере, я не раздавлю тебя, как червяка.

Эолобар двинулся вниз, к Конану. Лицо его было совершенно застывшим, только меж губ мелькал змеиный язык, а ноздри странно подрагивали. Однако его рука потянулась к эфесам двух сабель, висящих на боку.

— Вы узнаете этот меч? — вскричал король, взмахнув своим оружием и устремляясь на своего противника.

Слова его были обращены к тем силам, что бились внутри усыпальницы, и их услышали. Оттуда раздался то ли рев, то ли стон, затем раздался глухой удар, и поверхность купола треснула.

А Конан и Змееныш закружились в жутком танце, звеня клинками. У капитана от оглушающего рева из ушей и носа пошла кровь, и он упал на колени. К нему скользнуло то, что миг назад было Торкилем. Увидев желтые глаза, подернутые радужной пленкой, кривые желтоватые клинки, Армледер вскочил с проклятием и нанес удар. Голова получеловека-полузмеи отделилась от тела и полетела вбок. А в следующий миг купол окончательно раскололся. Оттуда не вышли, не выбежали, а вытекли и выползли короли змеиного народа.

Армледер приготовился умереть. Он отрешенно глядел, как накатывается на него вал голодных глаз, щупалец, лягушачьих лап, слышал, как что-то скрипит и трещит в тех местах, где камень окрашивала липкая чешуя и ядовитая слизь.

Конан теснил своего противника. В голове у киммерийца проносились совершенно не относящиеся к бою мысли. Он думал, что давно не чувствовал такого упоения, не чувствовал, как оживает в руке клинок. Однако получить удовольствия от этой схватки было невозможно. Эолабар на глазах превращался в такое же страшилище, что выползали из разрушенной усыпальницы. И Конан торопился.

Краем сознания он понял, что пока Змееныш был человеком, он был величайшим бойцом. Без сомнения, старый король Аквилонии пал бы от его порхающих сабель спустя мгновение. Та же участь ждала и Армледера. Однако щедро возвращенные киммерийцу силы и его несравненный опыт сделали свое.

Из немыслимой позиции, едва не вывернув себе запястье, он располосовал змеечеловеку живот, затем упал на колени, почувствовав, как сабли срывают у него с головы тяжелый шлем, и наискось ударил снизу вверх.

Змееныш, разрубленный пополам почти до самого горла, молча упал, и на мгновение королю показалось, что он видит в мутных глазах рептилии человеческий ужас.

Волна кошмарных тварей готова была поглотить капитана, который даже не поднял для защиты бронзовое оружие.

И Конан заговорил. Он говорил слова из древнего заклятия, те самые, которые устами Кулла замкнули ход Темной Расе в мир людей. С каждым словом демонические существа отшатывались, оставляя на камнях чешую и слизь, вереща, рыча и шипя, и с каждым словом Конан чувствовал, что подаренная ему королем Валузии молодость вытекает по капле. Вот последнее щупальце втянулось внутрь купола, который так и остался треснувшим, но был заперт неснимаемым заклятьем.

— И что теперь? — едва шевеля губами, спросил Армледер, когда все кончилось.

— А теперь — возвращайтесь! — раздался голос, услышав который Конан смертельно побледнел и посмотрел вверх, где на миг показалась величавая вершина горы, не виданной в обитаемых землях.

… Они очутились на том же самом месте, откуда их увлек к корням Бытия призрак владыки Валузии. Армледер упал без чувств, а Конан, седой, ссутуленный, подошел к зубцу крепостной стены и тяжело облокотился на холодный камень.

— Иллиах! — крикнул он, и все северяне, и Ройл вздрогнули, услышав слабый голос. — Иллиах, мы немедленно трогаемся в столицу. Гвардейцев оставьте здесь, ждать приказа Конна.

Никто не посмел распрашивать ни его, ни Армледера. Вскоре король и его поредевшая свита тронулись в Тарантию. В столице Конан направился в усыпальницу королевы и сел там, надолго замолчав. Там его и застали Конн и Троцеро, с триумфом въехавшие в столицу во главе подобедоносного воинства.

— С этого все началось, — грустно сказал граф, указывая на понурую фигуру короля и неусыпных стражников.

— По крайней мере, теперь он не хочет отрекаться от престола и мчаться в Вендию, — сказал Конн, поворачиваясь, чтобы уйти.

— В Вендию? — переспросил Конан, поднимаясь и уставляя на них долгий пристальный взгляд. — Троцеро, готовы ли мои полки, а? Или я уже не король?

— Кром! — воскликнул сын киммерийца, воздевая руки в точно таком же жесте, как и его отец в гневе.

И тут же за низкими тучами громыхнул осенний гром, исчертив небо сетью бело-золотых молний.

Над Тарантией и ее окрестностями разразилась небывалая гроза. Людям казалось, что грянули последние трубы мира. Под вой и свист ветра, с корнем выворачивавшего вековые деревья и срывавшего крыши, шли службы во всех храмах столицы, и причудливые тени клубились возле алтарей. Хорот вышел из берегов, заливая улицы. Пять дней в некоторых частях города можно было передвигаться лишь на лодках. Не было числа зловещим предсказаниям и мрачным пророчествам. Пока бушевала стихия, люди прислушивались сквозь затворенные ставни к вою ветра, к которым в небесах, сошедших с ума, примешивались жутковатые женские голоса. Сверкали молнии, смешав день и ночь, опустились на землю свинцовые тучи. Земля содрогалась от грома, словно от топота копыт дикой охоты. Зигзаги молний казались отблеском щитов спутников и спутниц Дикого Охотника.