Второй сын - Эми Хармон

Левый глаз распух и не открывался, пусть даже Хёд от этого не слишком страдал. Он смутно вспомнил, что, когда он слетел с крыши кареты, посох ткнулся ему прямо в скулу. По счастливому стечению обстоятельств он все же не выбил себе глаз.

Он вслушивался в движения женщин, в шепот деревьев, неся свою вахту единственным доступным ему способом: определял звуки и угадывал живых существ, которые их издавали. В лагере разложили костры, и воздух наполнился запахами дыма и похлебки. Тепло и пища пойдут на пользу женщинам. Они целиком погрузились в воду, прихватив с собой платья, и вновь и вновь мылили ткань, оттирая пятна крови с юбок и рукавов. Они почти не говорили друг с другом, и от реки доносились лишь плеск воды, да звук стучавших от холода зубов, да хлюпанье мокрой одежды.

Когда они выбрались на берег, с них ручьями стекала вода. Отжав свои юбки, они укутались в одеяла и медленно побрели обратно к шатрам. Он молча пошел за ними – лишь тень с посохом в руках, – а когда они скрылись в поставленном для них шатре, приготовил себе ночлег, радуясь, что у него есть для этого все что нужно. После бойни он вытащил из кареты свои пожитки, а сундуки женщин перенесли в одну из телег, так что у них была и сухая одежда, и шкуры, чтобы соорудить походную постель и выспаться.

Но Хёд не спал. Вымывшись и поев, он улегся в своем шатре. Все лицо у него горело, а мышцы ныли. Он слышал неровное биение сердца Гислы – она то просыпалась, то вновь задремывала, видя мимолетные сны. Когда она назвала его по имени, зная, что он ее точно услышит, он встал и пошел на зов.

Воин, стоявший на страже у их шатра, сдался и заснул спустя всего час дежурства. Хёд разбудил его. До смены караула оставалось еще много часов.

– Я все равно не сплю. Я их посторожу, – уверил он воина, и тот благодарно двинулся к себе в шатер, невнятно пожелав Хёду доброй ночи.

Когда он забрался в шатер, Гисла не спала. Он опустился на колени рядом с ней, и она села, молча приветствуя его. Ее сердце забилось быстрее, но не чересчур быстро. От ее запаха у него мурашки побежали по коже. Она была теплой и сидела так близко. Он чувствовал ее взгляд на своем лице.

– Альба спит крепко, – прошептала она, – но ты все равно слушай, а если она начнет просыпаться, сразу уходи.

Он кивнул и опустил руки себе на бедра. В горле саднило. Не этого он хотел долгие годы, не об этом разговоре украдкой мечтал, но пока удовольствуется и им.

– Ты ранен, – прошептала она.

– Все в порядке.

Она медленно подняла руки, словно предупреждая о том, что собирается сделать, но едва она накрыла ладонями его щеки, как он изо всех сил стиснул зубы. От ее прикосновения он весь напрягся. Не от боли, от нетерпения. Он так долго мечтал оказаться с ней рядом, что теперь сам себе не доверял. Он боялся, что здравый смысл ему откажет. Что он не сумеет сдержаться.

– Не отворачивайся. Прошу. Я могу помочь. – Она неверно поняла его скованность.

– Не отвернусь, – выдавил он. Нет, ему совсем не хотелось от нее отворачиваться.

Она начала петь – так тихо, что слова едва слетали с губ, и по его щекам тут же потекли слезы.

Плачь, плачь, дитя, плачь,

Пусть боль уйдет прочь из глаз.

Пусть слезы гонят ее прочь,

Плачь, пока не затянутся раны.

Он застонал, чувствуя, как боль уходит, смущаясь своих слез, но она продолжала петь. Ее ладони были холодны, а песня звучала так нежно, что он подумал, быть может, и она тоже плачет. Он поднял руки и коснулся ее лица, так же, как она касалась его.

И правда, она тоже плакала, но все равно продолжала петь, мягко избавляя его от боли.

Ее лицо у него в ладонях казалось совсем маленьким – он чувствовал его целиком, от линии подбородка до полукружья бровей, до ушных раковин. Большими пальцами он коснулся уголков ее рта и, пока она пела, ощущал каждый звук, что слетал с ее губ. Она так и не отняла ладоней от его лица. Он не отнял своих.

– Моей руны больше нет, Хёд, – прошептала она.

Он кивнул, сдерживая рыдание.

– Банрууд выжег у меня на ладони контур своего амулета.

Он снова кивнул.

– Я пыталась воссоздать руну, но не сумела. Я все пела, и пела… но тебя не было.

Да поразит его божья кара, прямо здесь и сейчас. Он не мог этого вынести.

– Ты думал, что я тебя забыла, – простонала она, и он понял, что, унимая мучившую его боль, она прочла обуревавшие его мысли.

Он отвернулся от нее, отняв руки, вынуждая ее убрать ладони с его лица.

Он чувствовал слишком много. Слишком много всего. Он больше не слышал ни звуков, ни запахов. Он чувствовал, замечал ее и только ее.

Он выпрямился и, пошатываясь, выбрался из шатра наружу, зашагал в глубь леса, вдохнул полной грудью, попытался привести мысли в порядок. Выйдя на небольшую поляну, он привалился спиной к крепкому дубу и стоял так, пока вновь не обрел способность слышать.

В лагере было тихо, стояла мирная ночь, лишь ночные животные с тихим шорохом передвигались по лесу. Он не услышал ничего подозрительного – ни чужих ушей, ни незнакомых людей. Но Гисла пришла за ним следом.

– Хёди, – взмолилась она. Так мягко, так нежно. – Прошу, не уходи.

Он двинулся обратно к ней, отчаянно желая сжать в руке посох, укрыть тело щитом и зная, что ему уже ничего не поможет. Их разделяло всего несколько футов – так мало, что они могли говорить шепотом, но достаточно для того, чтобы он не потерял голову.

– Я думал, что ты… потеряла надежду. Что ты… отказалась… от меня, – прошептал он, стараясь не слишком ранить ее этой правдой. – Арвин сказал мне, что ты будешь королевой Сейлока. Сказал, что на тебе знак короля. Теперь я понимаю, о чем он тогда толковал. Но все эти шесть лет я верил, что ты – королева Банрууда.

– Его воины зовут меня королевской шлюхой. Они знают, что я пою для него… но думают, что я не только пою.

Он не хотел об этом слышать. От этих слов все внутренности его становились разверстой, ноющей раной, а душившая