Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

Каждый из фаворитов Елизаветы прошел через это, и при дворе восприняли арест графа как временную дисциплинарную меру, тем более что лорд-хранитель был дружески расположен к Эссексу и сама королева навещала пленника, сказавшегося больным. Томный и печальный граф писал ей стихи, пытаясь разжалобить и уверить в своей искренней преданности:

Земных путей известны повороты,Пути морей нам компасом даны,Кратчайший путь на небе — птиц полеты,И под землей ходы кротов точны.Но путь труднее тот, что мне навязан,Где нет того, кто б мог дорогу знать,Где доброго пример мне не показан,Ее же учит всё — подозревать.Мы так несхожи по своим стремленьям:Во мне — любви границ нельзя найти,Ей — временем, судьбы расположеньем,Что власть дала, — свободу обрести.Твердь, хлябь, рай, ад — и есть закон всему.А мне — страдать, не зная почему![16]

Он ждал со дня на день гонца с приказом королевы освободить его из-под ареста, но Елизавета присылала своих врачей, а гонца все не было. Придворные, политики, юристы, даже сам Роберт Сесил уверяли ее, что граф Эссекс — верный подданный и нет никаких разумных оснований содержать его под стражей, а тем более затевать судебное расследование. Она же упорно настаивала на слушании дела в Звездной палате, там, где издревле судили изменников. Мрачное упорство королевы казалось необъяснимым, тем более что речь шла о ее любимце.

Симпатии и сочувствие к графу тем временем росли. Его офицеры и капитаны, прибывавшие из Ирландии, буквально наводнили Лондон и рассуждали в тавернах об излишней жестокости ее величества и о незаслуженно обиженном графе. В начале октября власти арестовали уже готовый тираж памфлета, написанного в его защиту, но это не помогло: на стенах домов и даже во дворце появлялись подметные листки, прославлявшие Эссекса и бичевавшие его врагов — Сесила, Кобэма, Рэли и др. Терпение Елизаветы лопнуло, и она издала специальную прокламацию, запрещавшую «клеветнические листки, в которых обсуждаются действия Ее Величества и ее Тайного совета в отношении Ирландии и графа Эссекса», а также «застольную и кабацкую болтовню на эту тему».

Ближе всех к разгадке труднообъяснимой ожесточенности Елизаветы подошел друг Эссекса Р. Уайт: «Все удивляются тому, как велик гнев королевы на него. Может быть, она хочет, чтобы все поняли, что ее власть настолько безгранична, что величие других может продолжаться, только пока это угодно ей». В конечном счете граф Эссекс пал жертвой не недоверия королевы или интриг Сесила, а собственной популярности. Елизавету все больше раздражали дифирамбы, которые пели ему все — от протестантских проповедников до простонародья, а поскольку ее действия в отношении графа критиковали, это было малоприятным симптомом снижения ее собственной популярности. Сам того не ведая, Эссекс вырвался за магическую грань придворного мира и снискал себе славу национального героя. Это оказывалось под силу немногим, возможно, только самой королеве да еще Фрэнсису Дрейку, превратившимся в живые легенды. Среди елизаветинцев было немало выдающихся деятелей, вершивших судьбы страны, и имена Берли, Лейстера, Рэли, Ховарда были у всех на устах, но ни один из них не был любим и популярен, скорее наоборот. Эссекс же явился как сказочный герой, олицетворение славы и величия Англии, ее меч и броня — молодой и прекрасный. Один из немногих, он сумел вызвать у англичан столь же горячий отклик, как сама королева.

Двум светилам было не ужиться на одном небосклоне, но Елизавета еще не решила, как себя повести. Порой шестидесятичетырехлетнюю женщину мучили страхи — у нее начался «синдром Ричарда II». Историю этого слабого и нерешительного монарха, корону которого незаконно захватил благородный и напористый Генрих Болингброк, незадолго до того напомнил англичанам Шекспир. Еще четыре года назад пьеса воспринималась в Лондоне как чисто историческая драма, не вызывавшая аллюзий с настоящим. Теперь Елизавета все чаще задумывалась над ней, задаваясь вопросом о том, что думают подданные о судьбе ее престола. Опасность казалась чисто гипотетической, и все же, как повели бы себя они, отыщись некий узурпатор, новоявленный Болингброк? Тем более что не только ее мысли неотступно вращались вокруг этого сюжета. В 1589 году некий доктор Хейворд написал историческое сочинение, в котором истории Ричарда II отводилось много места, и посвятил его графу Эссексу. Книгу за претили, а граф выразил протест против того, что его имя фигурирует на страницах столь опасного сочинения. Но кое-кто нашептывал Елизавете, что его протест был формальным и Эссекс прочел книгу с удовольствием. Неужели ей действительно пришло время опасаться ее Робина, ей, которая пролила на него золотой дождь, простила его собственные долги и долги отца, осыпала всеми мыслимыми и немыслимыми почестями? Однажды, погруженная в мрачную задумчивость, Елизавета горько и вызывающе бросила своим придворным: «Я — Ричард И, знаете ли вы это?» Те робко попятились, бормоча в ответ что-то невразумительное.

Когда же приступы меланхолии проходили и к королеве возвращалась уверенность в себе, она вспоминала, что Эссекс — всего лишь ее креатура и могущественной государыне не пристало бояться того, кто без ее подачек давно сидел бы в долговой яме. Летом 1600 года она милостиво выпустила графа из-под ареста. Он был лишен членства в Тайном совете и не допускался ко двору, но все остальные звания и должности были сохранены за ним. Эссекс, покорный, как агнец, и готовый на все ради возвращения ее расположения, молил о свидании с Елизаветой, уповая на свой шарм и, как он полагал, неотразимое влияние на ту, которую так жестоко оскорбил когда-то. За него просили друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей. Фрэнсис Бэкон, желая помочь, написал два письма с намерением «случайно» показать их королеве: одно от себя к Эссексу, другое — якобы ответное от графа, полное раскаяния и изъявлений любви и преданности ее величеству. Старая леди была неумолима. Она знала ахиллесову пяту своего фаворита — золотой ручеек ее милостей был единственным источником, в буквальном смысле питавшим его. И Елизавета даже не нанесла удар, а лишь сделала пробный укол, небольшое предостережение чрезмерно воспарившему любимцу: она не возобновила его монополию на сладкие вина. Эссекс почувствовал себя как стрекоза, пригвожденная булавкой, — без монополии, дававшей ему две с половиной тысячи фунтов стерлингов чистого дохода, он становился полным банкротом. Презрев гордость, граф написал государыне предельно откровенно: «Это единственное средство удовлетворять алчущих кредиторов, которые не дают мне покоя в моей уединенной жизни». Елизавета не отвечала. Эссекс послал к казначею своего управляющего, передавшего тому слова графа: «Если ее величество хочет получить еще боль шее удовлетворение, пусть лучше отнимет у него жизнь, а не эту лицензию». Ее величество молчала. Эссекс был раздавлен, но еще пытался сохранить лицо: «Вы никогда не услышали бы этих просьб, если бы кредиторам можно было уплатить несколькими унциями моей крови». Ответа вновь не последовало.